Две работы по повести М. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца»

Сатирические повести М. Булгакова занимают особое место как в его творчестве, так и во всей русской литературе. Если бы они были широко напечатаны и оценены в свое время, то, возможно, смогли бы послужить предостережением от многих ошибок — но, увы, именно поэтому им и суждена была такая нелегкая судьба. Действие в повести «Роковые яйца», написанной в 1924 году, происходит в недалеком будущем. Сытая и беспечная Москва «светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали». Ученый Персиков, «специалист по голым гадам», открывает красный луч, с помощью которого можно увеличивать живые организмы до небывалых размеров. Газеты трубят о том, как преобразится жизнь страны. Увы, при проведении эксперимента вместо мирных и столь полезных кур размножаются и вырастают всем на ужас всякие гады — змеи, крокодилы и прочие опасные для жизни звери. И спасает от них не Красная Армия, а чудо — 18-градусный мороз среди августа.
Повесть была написано так легко, с таким блестящим юмором, что до критики не сразу дошла параллель с главным красным экспериментом, проводимым в стране: тоже ведь хотели, как лучше, а размножались и прибирали к рукам невиданную власть в основном какие-то гады. И спастись от них с каждым годом было все труднее. И мороз их, увы, тоже не брал. «Злая сатира», «откровенное издевательство», «прямая враждебность» — так в конце концов оценила рапповская критика повесть. В дальнейшем власть учла свои ошибки — следующая повесть Булгакова, «Собачье сердце», написанная в 1925 году, увидела свет только в 1987.
Тема та же — непродуманный эксперимент и его результаты. Несчастная бродячая собачка, вечно голодная и униженная, вдруг превращается в человека — ив результате не бросается почему-то осваивать, например, человеческую культуру, не хочется ей, обретя права человека — паспорт и прописку — сотворить что-нибудь полезное для человечества, даже элементарной благодарности к благодетелям своим не испытывает — ни к профессору Преображенскому за сытое и пристойное существование и за попытки как-то облагородить, ни к духовному наставнику Швондеру, столь рьяно отстаивающему права «угнетенного» создания. Ну не верил Булгаков, что провозглашение каких-либо идей, даже самых распрекрасных, вместе с чтением Маркса, сделает из алкоголиков и тунеядцев, развращенных бездельем, приличных людей — не говоря уже о идеальном человеке будущего, «сознательном строителе социализма». Генетика генетикой, но кто знает, без вмешательства Швондера, может, и удалось бы Преображенскому держать Шарикова в рамках приличий. Постепенно — но очень не скоро — глядишь, и впрямь на человека стал бы походить, слегка. Если б знал свое место. Да Швондер позаботился, чтобы «просветить» насчет прав. И получилось нечто дикое и нелепое. Наглое, агрессивное, в то же время трусливое до потери всякого соображения, лишенное малейших признаков добрых чувств, жадное, безнадежно тупое — но при этом хитрое. И вдобавок с неумеренной тягой к спиртному.
В повести все кончается хорошо. Ну, разбил кучу всякого, ну, устроил небольшое наводнение, потрепал, разумеется, хорошенько нервы, сорвал несколько приемов, секретаршу шантажировал увольнением с работы… Вовремя спохватились — и превратили мерзкого недоделанного человека обратно в очаровательного пса, благодарного и всем довольного. Котам, правда, не повезло.
В жизни все обстояло сложнее. Толпы шариковых, развращенных неожиданно свалившейся на них властью, творили, что хотели. «Души ли душили…». В повести много милой житейской мудрости. Когда вся страна была загипнотизирована красивыми словами и в разрухе грезила о построении чего-то небывало великого, каким диссонансом звучали слова профессора Преображенского о том, что разруха — это когда поют хором вместо того, чтобы выполнять свои обязанности — чинить ли трубы, оперировать ли. Разруха — когда говорят о революции и воруют галоши. Есть дело, и есть болтовня, есть «разруха в головах», от которой все беды.
Повесть Булгакова дошла до нас после шестидесятилетнего эксперимента, проводимого со страной. Мы видим, как он был прав — еще в самом начале. И как жаль, что прочли мы эти книги так поздно!
Сочинение по повести «Собачье сердце»
Тема дисгармонии, доведенной до абсурда из-за вмешательства человека в законы развития общества, с блестящим мастерством и талантом раскрыта Михаилом Булгаковым в повести «Собачье сердце». Эта идея реализуется писателем в аллегорической форме:, незатейливый, добродушный пес Шарик превращается в ничтожное и агрессивное человекообразное существо. Именно этот эксперимент профессора Преображенского и положен в основу повести.
Профессор Преображенский, немолодой уже человек, живет уединенно в прекрасной благоустроенной квартире. Гениальный хирург занимается прибыльными операциями по омоложению. Но профессор задумывает улучшить саму природу, он решает посоревноваться с самой жизнью и создать нового человека, пересадив собаке часть человеческого мозга. Для этого эксперимента он выбирает уличного пса Шарика.
Вечно голодный горемычный пес Шарик по-своему неглуп. Он оценивает быт, нравы, характеры Москвы времен нэпа с ее многочисленными магазинами, трактирами на Мясницкой «с опилками на полу, злыми приказчиками, которые ненавидят собак», «где играли на гармошке и пахло сосисками». Наблюдая жизнь улицы, он делает умозаключения: «Дворники из всех пролетариев самая гнусная мразь»; «Повар попадается разный. Например, — покойный Влас с Пречистенки. Скольким жизнь спас». Увидев Филиппа Филипповича Преображенского, Шарик понимает: «Он умственного труда человек…», «этот не станет пинать ногой».
И вот профессор совершает главное дело своей жизни — уникальную операцию: он пересаживает псу Шарику гипофиз человека от скончавшегося за несколько часов до операции мужчины. Человек этот — Клим Петрович Чугункин, двадцати восьми лет, судился три раза. «Профессия — игра на балалайке по трактирам. Маленького роста, плохо сложен. Печень расширена (алкоголь). Причина смерти — удар ножом в сердце в пивной». В результате сложнейшей операции появилось безобразное, примитивное существо, целиком унаследовавшее «пролетарскую» сущность своего «предка». Булгаков так описывает его внешность: «Человек маленького роста и несимпатичной наружности. Волосы у него на голове росли жесткие… Лоб поражал своей малой вышиной. Почти непосредственно над черными ниточками бровей начиналась густая головная щетка». Первые произнесенные им слова были ругань, первое отчетливое слово: «буржуи».
С появлением этого человекообразного существа жизнь профессора Преображенского и обитателей его дома становится сущим адом. Он устраивает дикие погромы в квартире, гоняется (по своей собачьей сущности) за котами, устраивает потоп… Все обитатели профессорской квартиры в полной растерянности, о приеме пациентов даже речи быть не может. «Человек у двери мутноватыми глазами поглядывал на профессора и курил папиросу, посыпая манишку пеплом…» Хозяин дома негодует: «Окурки на пол не бросать — в сотый раз прошу. Чтобы я больше не слышал ни одного ругательного слова. В квартире не плевать! С Зиной всякие разговоры прекратить. Она жалуется, что вы в темноте ее подкарауливаете. Смотрите!» Шариков же говорит ему в ответ: «Что-то вы меня, папаша, больно утесняете… Что вы мне жить не даете?»
— «Неожиданно появившееся… лабораторное» существо требует присвоить ему «наследственную» фамилию Шариков, а имя он себе выбирает — Полиграф Полиграфович. Едва сделавшись неким подобием человека, Шариков наглеет прямо на глазах. Он требует от хозяина квартиры документ о проживании, уверенный, что в этом ему поможет домком, который защищает «интересы трудового элемента». В лице председателя домкома Швондера он тут же находит союзника. Именно он, Швондер, требует выдачи документа Шарикову, утверждая, что документ самая важная вещь на свете: «Я не могу допустить пребывания в доме бездокументного жильца, да еще не взятого на воинский учет милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?» Вскоре Шариков предъявляет хозяину квартиры «бумагу от Швондера», согласно которой ему полагается в профессорской квартире жилая площадь в 16 квадратных метров.
Швондер также снабжает Шарикова «научной» литературой, дает ему на «изучение» переписку Энгельса с Каутским. Человекоподобное существо не одобряет ни того, ни другого автора: «А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то…» Вывод он делает один: «Надо все поделить». Причем он даже знает, как это сделать. «Да какой тут способ, — отвечает Шариков на вопрос Бормен-таля, — дело не хитрое. А то что же: один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках пропитание ищет».
Полиграф Полиграфович быстро находит себе место в обществе, где «кто был ничем, тот станет всем». Швондер устраивает его заведующим подотделом очистки города от бродячих животных. И вот он предстает перед изумленным профессором и Борменталем «в кожаной куртке с чужого плеча, в кожаных же потертых штанах и высоких английских сапожках». По всей квартире разносится вонь, на что Шариков замечает: «Ну, что Ж, пахнет… известно: по специальности. Вче-ра котов душили-душили…»
Нас уже не удивляет, что он взялся за преследование бродячих собак и кошек, несмотря на то, что сам вчера принадлежал к их числу. Последовательно «развиваясь», он пишет донос-пасквиль на своего создателя — профессора Преображенского. Ша-рикову чужды совесть и мораль. У него отсутствуют нормальные человеческие качества. Им движет лишь подлость, ненависть, злоба…