Судьба поколения: Базаров и братья Кирсанова

Множество искушений должен был пережить Тургенев в Париже относительно лучшего, совершеннейшего своего произведения, начиная с совета предать его огню, данного семьей Тютчевых…» — вспоминал П. В. Анненков. Да и его самого неприятно поразила в характеристике Базарова «монотонность, прямолинейность отрицания» героя романа, на что он и указал Тургеневу. Но «Тургенев был доволен романом и не принимал в соображение замечаний, которые могли бы изменить физиономию лиц…».
Не принял Тургенев и упрека Фета в тенденциозности: где же у него тенденция, возражал романист, когда он сам не знает, хотел ли «обругать Базарова или его превознести»3, так же, как не знает, любит ли он его или ненавидит.
Если Тютчевых смущал «антилиберальный дух» романа, то издатель «Отцов и детей» М. Н. Катков, напротив, опасался чрезмерного радикализма в изображении Базарова, который «господствует, безусловно, надо всеми и нигде не встречает себе никакого дельного отпора». По мнению Каткова, «возвеличивать и украшать» этот тип людей — «значит, делать борьбу с ними вдвое труднее». «Тут, кроме искусства… существует еще и политический вопрос»4, — откровенничал Катков перед Анненковым.
Сам Тургенев, работая над романом, тоже испытывал сомнения и первоначально был настроен весьма отрицательно по отношению к Базарову: «бесплоднейший субъект — антипод Рудина, — ибо без всякого энтузиазма и веры»5. Эти сомнения примечательны. Нелегко было Тургеневу признать, что глубоко симпатичные ему люди 40-х годов, его друзья и сверстники, в обстановке глубокого общественного кризиса 60-х отходили на второй план, уступая дорогу деятелям совершенно иного склада. Однако пересилило свойственное ему чутье действительности, стремление быть художественно объективным. К тому же, этот новый тип личности искренне заинтересовал романиста, вызывая к себе «сильное влечение».
Работая над образом Базарова, Турегенев не мог не держать в уме хорошо ему известных деятелей «Современника», и прежде всего Добролюбова, которого не жаловал, но уважал как критика и глубоко сожалел о его безвременной смерти. Да и трудно, оставаясь писателем честным, отрицать наличие веры и энтузиазма у таких людей, хотя их чрезмерный рационализм и утилитаризм в вопросах искусства, особенно у Добролюбова, были Тургеневу глубоко чужды.
Исходный принцип в характеристике Базарова сохранен: он действительно антипод Рудина, вернее, людей рудинского типа. По основам своего мышления, по презрению к фразе, не подкрепленной поступками о «деле», «пользе» и особенно по пренебрежению к красотам искусства и природы, точнее, к их эстетизации, самоуслаждению прекрасным, чем грешили люди 40-х годов (это свойство постоянно шокировало Тургенева в В. П. Боткине, его старом приятеле по кружку Станкевича). Но именно в последнем пункте, в понимании искусства, Тургенев хотел одержать верх над людьми базаровского типа, продемонстрировав упрощенность их суждений.
Тем не менее, Базаров даже в суждениях об искусстве и природе оказался сильнее своих противников Кирсановых, сведя их прекраснодушные мечтания на грешную землю. Он словно вырвался из-под авторского контроля, продемонстрировав и там, где он далеко не прав, «самоуверенность и ум», свою силу, значительность и достоинство. А главное (что особенно важно для самого Тургенева) — обнаружив великолепное знание русского языка, умение красиво, афористично излагать свои мысли. Его ответы в схватках с «проклятыми барчуками», меткие и справедливые, стали афоризмами, вошли в сокровищницу языка («Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник»). В целом на поле логического спора рационалист и утилитарист Базаров непобедим. Его аргументы, которые исходят из презренной житейской прозы, убийственно просты («чтобы съесть кусок хлеба, вам не нужна логика»). Он диалектик и спорщик не хуже Рудина, а пожалуй, и лучше — он естественен, скуп на слова и не играет на публику. В его сдержанности чувствуется глубокая внутренняя сила, внушающая уважение. Но жизнь — сложная штука, и сила Базарова оборачивается его слабостью.
Базаров не привык проигрывать — и терпит поражение на том поле, на котором проявлял особенную самоуверенность, — в отношениях с женщинами. Здесь, как и ранее, Тургенев великолепно использовал свой любимый романный прием — рандеву. С его помощью он словно переключил сюжет с одной позиции на другую, переведя конфликт двух поколений из идейной плоскости в плоскость психологическую, дополнив широкую общественную коллизию обычной любовной интригой. И как всегда, у Тургенева отнюдь не одна «романическая интрига»: «любовный треугольник» Базаров — Фенечка — Павел Петрович, из которой Базаров выходит победителем, так как его чувство к ней лишь дружеская симпатия, и другая — Базаров — Одинцова, — в которую оказывается несколько втянутым Аркадий, но он не соперник Базарова и составляет свою партию: Аркадий — Катя.
Фабульная сторона оказалась разветвленной, превосходя в этом отношении другие романы Тургенева. Она выстроена весьма искусно и к тому же — это главное — крепко связана с общей концепцией. Через «рандеву» проведены все персонажи романа — и Аркадий, и братья Кирсановы, и их антагонист.
Плебея Базарова не могла не заинтересовать Одинцова, красавица-аристократка. Его привлекает в ней и то, что она «тертый калач», «нашего хлеба откушала». В этой грубоватой характеристике чувствуется невольное уважение к «аристократке», признание ее «своей», «нашей», в чем-то родственной ему, Базарову, тоже тертому калачу. Но Одинцова, при всей своей опытности, независимом характере и самоуважении, не Базаров в юбке. Евгений ей симпатичен, но она тоже рационалистка и способна трезво обдумать свое положение и возможности. Одинцова — женщина не первой молодости и, пройдя через ряд жизненных испытаний, уже привыкла к комфорту и спокойствию. Упорядоченность быта в итоге оказывается ей дороже понятной женской тяги к сильному мужчине, привлекательному, но и пугающему своей стремительной страстностью, силой чувства, а также и неопределенностью будущего с ним. Она не способна стать ни его идейной союзницей, ни верной подругой в жизни.