Изложение романа Гофмана «Житейские воззрения Кота Мурра»

В романе «Житейские воззрения Кота Мурра» иронична двуплановость композиции: записки Кота Мурра, настоящего кота, откормленного и выхоленного, принадлежащего ученому Абрагаму и потому тоже вообразившего себя ученым, перемежаются страницами драматической биографии композитора Крейслера, которые кот использует для просушки чернил. Поэтому и части записей кота, и листы из книги о Крей-слере каждый раз начинаются и обрываются на полуслове. В дневнике «Кота Мурра оборванная запись продолжается затем с того»же места, на каком она оборвалась, в листах же из биографии Крейслера — нет: кот не заботится об их последовательности, для просушки чернил равно годится любой из листов.
Во времена Гофмана, да и вообще в XIX веке, традиционным для романа считалось хронологически последовательное повествование, преимущественно биографического типа. Рапсодия — музыкальное произведение, отличающееся свободой формы, разноплановостью эпизодов и тем.
— «Но о столь прекрасном хронологическом порядке нечего и мечтать,- иронически сетует Гофман, — когда в распоряжении несчастного рассказчика имеются лишь сообщенные изустно отдельными крохами сведения…»
Гофман создал принципиально новый тип романной композиции, которую он назвал рапсодической, в такой композиции, «вопреки кажущейся отрывочности, все же некая крепкая нить связует все ее части воедино». Перспективность такой формы в полной мере подтвердилась в литературе XX века. Роман Гофмана строится на иронической параллели между миром животных и миром людей. Но если животное царство, рельефно обрисованное в записках Кота Мурра, однозначно в своей филистерской сущности, то в мире людей существуют резкие контрасты. Два плана повествования поэтому то параллельны, то противопоставлены друг другу. Кот Мурр, венчающий собой обширную гофмановскую галерею филистеров, мещан, сыт и доволен собой. «О, сладостная привычка бытия!» — повторяет он слова героя трагедии Гете «Эгмонт», сказанные тем накануне казни. Мурр не имеет ни малейшего желания когда-либо расставаться с этой привычкой. Он съедает селедочную головку, которую хотел было отнести своей матери, кошке Мине, но произносит при этом высокопарную речь: «…как постичь всю изменчивость сердца тех, кто живет в нашем бренном мире? Зачем не оградила судьба грудь нашу от дикой игры необузданных страстей? Зачем нас, тоненькие, колеблющиеся тростинки, сгибает вихрь жизни? То наш неумолимый рок!»
Мурр философствует, пишет научные труды на темы «Мысль и чутье, или Кот и Собака», «О мышеловках и их влиянии на мышление и дееспособность кошачества». Он отдает дань искусству, сочиняя любовные стансы, а также трагедию «Крысиный король Ковдаллор». Он водит знакомство с аристократическим пуделем Понто, рассуждающим о «высокой культуре» своего пустоголового господина барона Алквида фон Винп. Он вступает в кошачий буршеншафт (немецкое слово, означающее студенческую корпорацию, сообщество), членов которого объединяет сходство убеждений, — все они предпочитают молоко воде и жаркое хлебу. Он участвует в ночных попойках кошачьих буршей, дерется, на дуэли, ухаживает за кошечкой Мисмис, не очень, впрочем, соблюдая ей верность.
Заметная фигура в этом животном царстве — пес Ахиллес, стоящий на страже закона и гоняющийся за котами из буршеншафта, проявляющими, недозволенное «вольнолюбие». Фантастическое царство собак и кошек, мнимо ученые разговоры и обыкновенные драки, соперничество и романтичные воздыхания — все это ироническое иносказание о нравах людей, развитое в стиле реалистической сатиры. Что же до государства Зигхартсвейлер, столь ничтожного, что его границы легко обозреваются из окна княжеского замка, а само государство можно выронить невзначай из кармана (но где тем не менее разыгрываются настоящие трагедии), то жизнь его обитателей Гофман изображает в романтическом ключе.
Гофман рассказывает в этом романе о трагедии композитора Крейслера, подлинного энтузиаста, вынужденного жить в жалком карликовом княжестве, история которого подобна истории Керепеса. Раньше в нем правил князь «нрава скромного и простого», утешавшийся тем, «что в его княжестве всякому жилось привольно»; он имел врожденное тяготение, ко всему фантастическому и пригласил на службу маэстро Абра-гама, вместе с которым «проделывал некоторые магические операции». После кончины старого князя бразды правления перешли к его сыну Иринею, и маэстро Абрагам должен был покинуть страну вернулся, он лишь «после того злосчастного променада, когда киязь Ириней потерял свое владеньице» (Гофман здесь намекает на участие князя в походе против Наполеона) и завел химерический двор в Зигхартсвейлере. Будущее этого двора — правление слабоумного князя Игнатия, сына Иринея.
Гофман показывает неуклонное вырождение абсолютизма, деградацию дворянства. В Зигхартсвейлере власть фактически принадлежит фаворитке князя ловкой вдове Бенцон, не имеющей аристократических предков, но сумевшей получить титул советницы и взявшей в свои руки «нити кукольной комедии», которую разыгрывал этот двор. Она уже успела приобрести сладостную привычку к такому положению, не намерена с ней расставаться и потому выдает свою дочь Юлию за слабоумного Игнатия…
Крейслер бежал в Зигхартсвейлер из столицы герцогства, где он занимал место капельмейстера у самого герцога. Его надежды на спокойные занятия музыкой в этой должности не сбылись — он увидел «пошлое заигрывание со святым искусством, глупость бездушных шарлатанов, скудоумных дилетантов» и ощутил «презренную никчемность» своего существования. «Произведите непокорного композитора в капельмейстера
Или музыкального директора, стихотворца — в придворного поэта, художника-в придворного портретиста, ваятеля — в придворного скульптора, и скоро в стране вашей переведутся все бесполезные фантасты, останутся лишь полезные бюргеры от
Личного воспитания и добрых нравов», — говорит Крейслер с горьким сарказмом. Но и в Зигхартсвейлере его не оставляют в покое: он вынужден выслушивать «творческие» указания князя Иринея, у него отнимают возлюбленную — прекрасную, поэтичную Юлию.
Светлая природа Зигхартсвейлера, дивное пение Юлии, музыка самого Крейслера, беседы с маэстро Абрагамом составляют выразительный контраст к затхлости и жестокости нравов двора. Но Крейслер не может уйти от действительности ни в музыку, ни в любовь, ни в дружеское общение, ни в природу. Он снова бежит — на этот раз в монастырь, надеясь хоть там избежать мирской тупости и тщеславия.
Надежды вновь обманывают его. Обитатели монастыря, среди которых нередки настоящие преступники, обвиняют Крейслера в том, что он обольщает «суетными ухищрениями набожные души, кои отвращаются от божественного и предаются мирскому веселью в прельстительных песнях». За верность музыке ему угрожают изгнанием. Оказавшись в тупике, Крейслер начинает’ терять ясность разума, повторяя в этом судьбу художника Леонгарда Этлингера, когда-то жившего при дворе князя Иринея и влюбленного в его жену.
Закончить работу над этим романом Гофман не успел, но его главные мысли получили в этом произведении достаточно ясное выражение. «Житейские воззрения Дота Мурра» — роман и сатирический, и лирический, и философский; это и так называемый роман о художнике (в немецкой науке о литературе есть такой термин — КйпзИегготап), и роман о социальной действительности. В нем показана жизнь разных социальных кругов, и в нем идут также дискуссии о роли искусства и о судьбе художника, вынужденного определиться на службу, чтобы прожить, и бегущего от службы, чтобы сохранить в себе художника. Гофман изобразил безнадежно загнивающий мир феодально-бюргерской Германии, но он создал при этом произведение, заставляющее верить в человека, способного подниматься на подлинные высоты духа и творчества. Страницы, пронизанные удивительно ясным светом, соседствуют в романе с трагическими, мрачными эпизодами, он завершается мрачно, но эта победа мрака над светом не кажется окончательной.
Роман как бы подводит итоги всех основных проблемно-тематических линий творчества Гофмана — и проникновения в мир художника, и критики мещанства, и темы музыки, и темы природы. Романтическая мечта в этом романе остается живой, но яснее, чем в любом другом из произведений писателя, здесь показаны ее несовместимость с действительностью и вместе с тем невозможность преодоления социальных противоречий посредством искусства и мечты. Художник физически сломлен действительностью, но не капитулирует перед ней, не поступается главным в своей душе.