Поучительными и еще более (ввиду предельно малого своего объема) наглядными, легко обозримыми образцами подобного же мастерства являются композиции последующих законченных драматических произведений Пушкина — его так называемых «маленьких трагедий», в большинстве своем задуманных вскоре после написания «Бориса Годунова», в 1826 году, но осуществленных лишь года четыре спустя, болдинской осенью 1830 года. Непревзойденной в своем роде по стройности, почти абсолютной симметричности, можно сказать, прямо-таки геометрической простоте своего построения, вместе с тем замечательно соответствующего всему идейному содержанию произведения, помогающего его художественному раскрытию, является композиция первой же из числа «маленьких трагедий» — «Скупой рыцарь». Конфликт между скупцом отцом, бароном Филиппом, и расточителем сыном, Альбером, составляющий сущность драматической коллизии «Скупого рыцаря», симметрично распределен в его постепенном нарастании по всем трем сценам, из которых и состоит «маленькая трагедия». В первой сцене перед нами — сын; по ходу ее дается полное представление о его характере — храброго, пылкого, беспечного юноши, способного на добрые чувства и благородные порывы, жаждущего жить во всю ширь своей молодости, всей полнотой своих кипучих, нерастраченных сил и обреченного на почти нищенское существование скупым отцом. В первой сцене отца нет, но тема его скупости остро присутствует на всем протяжении сцены: возникает с самого начала, уже во второй реплике сына; через некоторое время снова возвращается, в его седьмой реплике; на ней же построено драматическое столкновение сына с евреем-ростовщиком, цинично предложившим ему ускорить смерть старика отца — отравить его. Восприятием сына, в одной из его реплик, в ответ на слова еврея, что юноша видит в деньгах «слуг проворных», а старик — надежных друзей, намечается облик скупого отца: О! мой отец не слуг и не друзей В них видит, а господ; и сам им служит И как же служит? как алжирской раб, Как пес цепной. В нетопленной конуре Живет, пьет воду, ест сухие корки, Всю ночь не спит, все бегает да лает — А золото спокойно в сундуках Лежит себе. Молчи! когда-нибудь Оно послужит мне, лежать забудет. В следующей, второй, сцене, наоборот, перед нами — отец, из монолога которого полностью раскрывается весь его странный, мрачный характер исступленного фанатика, маньяка своей страсти — накопления «злата», готового ради утоления ее на все лишения, способного на все жертвы, не останавливающегося ни перед чем, даже перед преступлением. Сына во второй сцене нет, но опять-таки тема сына — мысль о его расточительстве — с необычайной остротой возникает в сознании барона Филиппа в момент наивысшего его торжеств а, предельного упоения накопленными им сокровищами: — Я царствую! Какой волшебный блеск! — Послушна мне, сильна моя держава; — В ней счастие, в ней честь моя и слава! — Я царствую… но кто вослед за мной — Придает власть над нею? Мой наследник! — Безумец, расточитель молодой, — Развратников разгульных собеседник! — Едва умру, он, он! сойдет сюда — Под эти мирные немые своды — С толпой ласкателей, придворных жадных. — Украв ключи у трупа моего, — Он сундуки со смехом отопрет. — И потекут сокровища мои — В атласные, диравые карманы. — Он разобьет священные сосуды, — Он грязь елеем царским напоит — — Он расточит… А по какому праву? — Мне разве даром это все досталось — Или шутя, как игроку, который — Гремит костьми да груды загребает? — Кто знает, сколько горьких воздержаний, — Обузданных страстей, тяжелых дум, — Дневных забот, ночей бессонных мне — Все это стоило?.. Как видим, здесь, наоборот, в явной перекличке со словами Альбера в первой сцене о том, что после смерти барона золото «забудет» лежать в сундуках и вовсю послужит ему, его наследнику, набрасывается — восприятием отца — облик расточителя, с точки зрения барона, осквернителя — сына. Конфликта еще нет, но назревание его, его неизбежность совершенно очевидны благодаря тому композиционному приему обратной симметрии, который применяет в только что рассмотренных нами двух сценах Пушкин: в первой сцене — сын и то, как он представляет себе отца; во второй — отец и то, как он представляет себе сына. И действительно, в третьей и последней сцене, где оба антагониста, появлявшиеся до сих пор порознь, сталкиваются вместе, лицом к лицу, накопленный горючий материал глубоко драматического конфликта вспыхивает и, поскольку оба его участника действуют в полном соответствии с намеченными ранее их характерами, стремительно достигает своего апогея и неминуемой трагической развязки. В частности, последний трагический жест — восклицание умирающего барона Филиппа: «Где ключи? Ключи, ключи мои! » — непосредственно перекликается 3 концовкой второй сцены — исступленно-страстным желанием барона Филиппа и после своей смерти не допустить никого до своих сокровищ: — О, если б мог от взоров недостойных — Я скрыть подвал! о, если б из могилы — Придти я мог, сторожевою тенью — Сидеть на сундуке и от живых — Сокровища мои хранить как ныне! Однако сказанным отнюдь не исчерпывается тщательно продуманный и необыкновенно стройный композиционный чертеж этой маленькой трагедии Пушкина. Если мы сопоставим первую и третью сцены «Скупого рыцаря», мы легко убедимся в совершенно симметричном построении их обеих.
(2 оценок, среднее: 2,50 из 5)Сочинение по литературе на тему: Композиция драматического произведения «Скупой рыцарь»
Композиция драматического произведения «Скупой рыцарь»