Поэт серьезно обогащает семантику любимого образа. На первый план выступает «изменчивость» Луны: «царица пышная» то «бледная», то «ясная», то «бесстрастная», то «пламенно-страстная», она то «пугает беспредельной тишиной», то «вздымает безграничность океанов». «Сибилла и колдунья», Луна ниспосылает своими «лучами» творческие «сны», однако эти же «лучи» «как змеи к нам скользят… в них вкрадчивый неуловимый яд»
«Лунный» мир в романтической традиции зачастую является лишь отражением «солнечного», поэтому бальмонтовская «царица» мерцает над водой, отражаясь в ней по принципу символической зеркальности. Со стихией воды ассоциируется «нежная влажная всепроникаемость», которая олицетворяется в символах «волны», «моря», «океана», «дождя», «пены», «капли», а также довольно сложных оксюморонах: «водный небосклон», «белый пожар». Последний образ — трансформация ницшевского «пожара прибоя» («Веселая наука», кн. 2, N 60), причудливо дополненная тютчевским образом «морского коня»:
Я стою на прибрежьи, в пожаре прибоя,
И волна, проблистав белизной в вышине,
Точно конь, распаленный от бега и боя,
В напряженьи предсмертном домчался ко мне.
(«Белый пожар», с. 20)
Балладной романтической традицией (возможно, «Морской царевной» и «Русалкой» Лермонтова) навеяно одно из лучших стихотворений раздела — «С морского дна». «Прекрасная дева морской глубины», стремясь познать свою «стезю», устремляется из «лунного» мира к Солнцу:
Она засветилась живая,
Она возродилась вдвойне.
И утро на небо вступило.
Ей было так странно тепло.
И Солнце ее ослепило,
И Солнце ей очи сожгло.
(с. 29)
Анализируя символику лунного мира в «диаволическом символизме», А. Ханзен-Леве подчеркивает, что здесь «солнце возникает лишь в негативно — деструктивном аспекте… лунному человеку не вынести огня солнца». 18 Очевидно, бальмонтовская книга не укладывается в обозначенные автором рамки С1 (диаволический символизм); симптоматично, что в финале рассказываемой баллады «бледная дева» не отрекается от обретенной ценой тяжкой жертвы «правды»:
Два слова, что молвила дева со дна, —
Мне вам передать их дано:
«Я видела Солнце, — сказала она, —
Что после, — не все ли равно!»
«Изменчивая», «всепроникаемая» водная стихия навевает поэту размышления о дискретности, «прерывистости» жизни, видимо, ими навеяна строка в известном стихотворении «Я — изысканность русской медлительной речи…» — «переплеск многопенный, разорванно-слитный». Лирический герой в стихотворении «Воззвание к Океану» мечтает «раствориться» в вечной «влаге» жизни:
Тихий, бурный, нежный, стройно-важный,
Ты как жизнь: и правда, и обман.
Дай мне быть твоей пылинкой влажной,
Каплей в вечном… Вечность! Океан!
Менее оригинальна символика воздушной стихии в книге, она связана с разными вариациями романтического образа «вольного», «неверного», «играющего» ветра (стихотворения «К ветру», «Ветер гор и морей», «Ветер»).
Стихия земли («горы», «равнина», «пустыня», «болото» и т. д.) представлена в разделе в основном двумя полярными образами: «камень» и «цветок». «Самоцветные камни земли самобытной» воссоздаются в «испанских» стихотворениях («Испанский цветок», «Толедо»), причем «город-крепость на горе» во втором из них вызывает не совсем обычную для поэта-символиста зрительную ассоциацию.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Сочинение по литературе на тему: Лирический герой Бальмонта
Лирический герой Бальмонта