Литературные параллели Пушкин и Ахматова

Мусульманский колорит в ахматовской «Сказке о черном кольце», как и в пушкинском стихотворении, лишь косвенным образом связан с реальными обстоятельствами — не больше, чем Одесса с Крымом. Псевдоним Анны Андреевны Горенко — Анна Ахматова,- как известно, был выбран не случайно. По материнской линии в роду были татары. Но девичья фамилия ее бабушки — Мотовилова; Ахматова — это девичья фамилия прабабушки. Однако ни с одной из них поэтесса не была знакома и, конечно, не могла от них получать подарков. Действие поэмы происходит на берегу моря, естественно было бы предположить Крым. Ахматова неоднократно бывала в Крыму.
Некоторые стихотворения связаны с Бельбеком — там она гостила на даче у Анрепов. Но Бельбек находится не на берегу моря, а кольцо было подарено, судя по воспоминаниям Анрепа, в Петербурге. И уж, конечно, можно догадаться, что Анреп отбыл в Англию не на парусной лодке, а на настоящем корабле. Таким образом, слово «сказка» здесь вполне уместно хотя бы для обозначения степени достоверности данной истории. Но, конечно, сказочность здесь вполне определенно связана с мусульманским колоритом: именно для этого сообщается, будто бы бабушка «гневалась», что героиня сказки «крещена». (На самом деле служилый дворянский род Ахматовых давным-давно принял христианство, как и Чегодаевы, как и другие татарские роды, перешедшие на службу к русскому царю). Итак, маленькая первая часть ахматовской сказки заметно сближает ее произведение с пушкинским.
Мусульманский колорит создает атмосферу таинственности и ожидание волшебства. Первоначальный текст сказки предполагал большее акцентирование волшебых свойств перстня. Как и у Пушкина, они были связаны с любовью. Правда, в отличие от пушкинского стихотворения, этот мотив у Ахматовой звучал проще и заземленнее («Камень в перстне поцелую — И победу торжествую») — перстень оказывался чем-то вроде приворотного зелья. Однако в окончательный вариант этот мотив дарования удачи в любви не вошел. Свойства перстня остаются загадочными
— Он по ней,
— С ним ей будет веселей
Однако в таком виде перстень становится, благодаря неопределенности функций, более значительным и этим по-другому сближается с пушкинским образом. Хотя и нет у Ахматовой перечисления волшебных свойств, ни отрицательных, ни положительных, все же выражение «будет веселей» звучит как обещание таинственной способности подарка противостоять сердечным невзгодам. Впрочем, здесь необходима оговорка. В целом дальнейшее чтение ахматовского текста приводит нас преже всего к осознанию резкого отличия между двумя стихотворениями. Хотя у Ахматовой, как и у Пушкина, перстень дарит женщина мужчине, однако у Пушкина лирический герой — мужчина, получивший подарок, а в стихотворении Ахматовой — женщина, его отдавшая. В первом стихотворении речь идет о приобретении, во втором — об утрате. Заметим, что роли мужчины и женщины в любви не совпадают.
Мужчина более свободен — и по отношению к другим женщинам, и в плане существования других жизненных интересов. Женщина традиционно ориентирована на любовь как на главную жизненную ценность, и ее поиск любимого — поиск единственного. Пушкинское стихотворение начинается эпически спокойной интонацией, настраивающей читателя на восприятие истории, произошедшей в некотором отдалении — не только географическом («Там, где море вечно плещет…»), но и эмоциональном. Само событие относится не просто к прошедшему времени, а, благодаря идиллическим чертам первой строфы, к условно-сказочному или давнопрошедшему.
Дарительница перстня названа волшебницей, и это сразу создает вокруг нее ореол могущества и неуязвимости. Она «подарила» «ласкаясь» и «говорила» «ласкаясь». Дважды повторенное обстоятельство образа действия создает представление о действии не единичном и конкретном, а многократном и обобщенном. В пушкинском стихотворении «волшебница» — не столько героиня, сколько функция волшебной сказки. В фокусе сообщения не она, а ее подарок. Героиня ахматовского стихотворения с первых строк предстает вполне уязвимым существом. У нее нелегкий характер («нрав мой вздорный»), который рифмуется с «перстнем черным», и это создает дополнительный эффект неожиданности, поскольку черный цвет в европейской культуре ассоциируется отнюдь не с весельем, а с мрачностью, тоской, отчаяньем. Нарочитая легкомысленность повествовательного тона на этом фоне приобретает оттенок романтической иронии, долженствующей скрыть чувство обреченности. Перстень был личным талисманом героини, другого у нее нет и, видимо, быть не может. То же можно сказать и о возлюбленном героини стихотворения. Тот, кому отдан талисман, никак не охарактеризован — он вообще не обозначен ни именем, ни местоимением, и его изображение дано через единственную метонимию: «очи темные».
Только благодаря глаголам прошедшего времени с мужскими окончаниями мы вообще узнаем, что речь идет о мужчине. Но как отличается это прошедшее время от прошедшего времени в пушкинском стихотворении! Каждое действие предстает единственным и неповторимым. Любопытно, что это достигается при полном отсутствии прилагательных и наречий, одними интонационными средствами :
— Как взглянул в мое лицо,
— Встал и вышел на крыльцо
Единичность, конкретность происходящего является важным моментом для понимания всего стихотворения. Его пронизывает едва высказанная, но от этого еще более остро ощущаемая боль разлуки. Один и тот же сюжет (одарение таинственным талисманом восточного происхождения, возможно, приносящим счастье) превратился в две совершенно различные истории. Мужчина-поэт рассказал о том, какое счастье быть любимым, как волшебно щедра может быть любящая женщина. Женщина-поэт рассказала о том, как волшебница растеряла все свое могущество, потому что, полюбив, отдала его любимому и тем самым добровольно распростилась с надеждой на счастье. Кроме того, обе истории рассказаны совершенно по-разному. В целом формы лирики за прошедшее столетие изменились столь решительно, что для комментария этой стороны вопроса необходимо отдельное исследование.
Отметим лишь черту, бросающуюся в глаза. Формально пушкинское стихотворение более традиционно для лирики. Оно представляет собою два монолога: речь счастливого возлюбленного и речь влюбленной волшебницы. Оба голоса объединены авторской интонацией, допускающей и некоторую степень эпической отстраненности в первой, повествовательной строфе. Однако лирическая стихия господствует на всех уровнях: и как бурное эмоциональное начало в речи волшебницы, и как завораживающий ритм, и как заклинательные повторы окончаний каждой строфы.
Ахматовская сказка уже по заглавию тяготеет к эпичности в гораздо большей степени. Правильной разбивки на строфы нет. Неравенство частей настолько бросается в глаза, что делает незаметным использование того же размера, что и в пушкинском стихотворении — четырехстопного ямба. Все три ее части носят повествовательный характер; у каждой из частей есть свой маленький повествовательный, почти кинематографически острый сюжет, но каждый из сюжетов развивает повествование в самостоятельном плане. Первая часть — история получения кольца, вторая — история его пропажи и поисков, третья — разгадка, сообщение о подлинной пропаже: кольцо подарено, потеряна любовь.
Созданный Пушкиным образ любовного талисмана получил совершенно новый оттенок значения. Этот образ вкупе с другими его созданиями определил своеобразие русской культуры настолько отчетливо, что, возможно, здесь уместна постановка вопроса о приобретении им качеств архетипа. Литературный энциклопедический словарь определяет это понятие как «неосознанно воспринятые и трансформированные мотивы» и выводит из греческого «archetypon» — первообраз, модель. Пожалуй, можно утверждать, что созданный Пушкиным образ превратился для Ахматовой именно в своеобразную модель, соединяющую планы изображения и выражения любовного чувства Ахматова не ставила своей целью подражание Пушкину.
Она создала оригинальное лирическое произведение, выразившее и отразившее ее индивидуальные переживания, с самостоятельной лексикой, своеобразной композицией, неповторимой образностью и интонацией. Однако пушкинское стихотворение «Талисман» проступает сквозь «Сказку о черном кольце» как архетип, определяющий и характер любовного чувства, и способ его культурного воплощения.