Литературный успех Твардовского

Сочинение, пожалуй, надо начинать с «Уборщицы» — первого «городского» стихотворения. Появилось оно в газете «Красноармейская правда» 12 апреля 1928 года. История его такова. В конце одного из регулярно проводившихся литературных вечеров при газете «Юный товарищ» пришла уборщица тетя Ксеня. Эта женщина знала на память стихи покойного мужа — поэта Сергея Страдного, была очень исполнительна и аккуратна в своей работе. Твардовский знал Сергея Страдного, а увидя тетю Ксеню, он как бы про себя заметил: «Жена поэта — уборщица… О таких стихи надо писать…» И написал.
Запомнил это стихотворение и Михаил Васильевич Исаковский. В своих воспоминаниях о младшем друге пи рассказал, как «на собрании смоленских литераторш Твардовский читал свои новые стихи… Среди прочитанных было стихотворение «Уборщица». По содержанию и по форме стихотворение самое незамысловатое. В нем говорилось о том, что уборщица приводит в порядок комнату, где только что окончилось заседание, как она ставит на место венские стулья, сдвинутые как попало. Но в стихотворения было нечто такое, что мог вложить в него только Твардовский».
Со временем голос его будет крепчать, набирать силу, он одарит русскую и мировую поэзию бриллиантами чистой воды. Но вчитайтесь пристальнее в поздние произведения поэта, и вы безошибочно разглядите и них и того раннего, мало кому известного Твардовского: в немудрящих строках той же «Уборщицы» щи найдете и простую рифму: (важный — бумажный), соседствующую с составной (походка — год как, имеете — на месте), ассонанс, сглаженный внутренней рифмой (робкий — коробки), — все то, что предвещает будущего виртуоза, мастера в самом высоком понимании этого слова. И еще одна, самая важная черта всей его поэзии — пристальное внимание, интерес к человеку, человеку труда особенно. Зрелый Твардовский скажет об этом с присущей ему лаконичностью и простотой:
Я правду всю насчет людей
— С тобой затем делю
— Что я до боли их, чертей,
— Какие есть, люблю…
В минуты душевного подъема и глубочайшего потрясения он, Твардовский, находил, потому как берег в себе, простое, задушевное слово, действующее на читателя во сто крат сильнее самого высокопарного эпитета. Так случилось и тогда, когда мир облетела горькая весть — погиб Юрий Гагарин, «разведчик мироздания, чьим подвигом в веках отмечен век». Казалось бы, как тут обойтись без громких выспренних слов? Твардовский обошелся. И написанные им строки о той минуте, «когда безвестный сын земли смоленской землей-планетой был усыновлен», как он «в космической посудине своей по круговой, вовеки небывалой, в пучинах неба вымахнул над ней…», безошибочно попадают в цель, доходят до самого донышка души вашей. Да и какие нужны слова, если случилось непредугаданное, непоправимое, когда
— … во мгле забвенной
— Вдруг канул ты, нам не подав вестей,
— Не тот, венчанный славою нетленной,
— А просто человек среди людей.
«Просто человек среди людей»! — первейший адресат лирики Твардовского. Весь пафос его поэзии обращен и посвящен ему, простому человеку, его труду, отдыху, радостям, болям, бедам. Поэзия Твардовского — поэзия о человеке, поэзия для человека.
Однако вернемся в лето 1928 года, когда Твардовский с Фиксиным задумали совершить отнюдь не близкую поездку, да к тому же без гроша в кармане. Тяга к путешествиям, желание увидеть края иные, появились у Александра с детства. Не последнюю роль играли книги и стремления отца к переменам, переустройству. Была и еще одна причина. О ней поведал младший брат поэта: «Когда мне было лет 9-10, в нашей семье зачитывались Горьким. Наш отец каким-то образом много знал о босяках и бродягах. Когда он читал рассказы Горького, в которых жизнь обездоленных людей изображалась во всей ее наготе, он, отец, просто, как-то по-особенному смаковал изображаемую правдивость жизни этих людей.
И в Орле первый визит нанесли в редакцию газеты «Правда молодежи». В ту пору секретарем редакции работал Михаил Киреев. Ему запомнилось, как жарким летним днем вошли два бодрых парня в поношенных сиреневых майках. «Представились. Стихотворцы из Смоленска — Твардовский и Фиксин. Едут в Крым, и, по всему видно, едут налегке. Через минуту-две мы сообща читали стихи наших новых — мимолетных — друзей, читали обрадованно, с неподдельным интересом… Стихи эти дышали подлинной поэзией. Особенно, помню, поразила нас «Уборщица» Твардовского. Простая прозаическая тема, а вот берет за душу!»1
О Харькове сохранилось такое воспоминание: «В газете «Харьковский пролетарий»… встретил нас высокий, худощавый человек по фамилии… Яро-шевский… помню его доброжелательность и умение отличать в стихах зерно от половы. Еще помню вошедшую к нам при чтении стихов пожилую женщину, изящно одетую и довольно красивую. Она была, кажется, заместителем редактора… читала наши стихи молча и в такт ритму удовлетворенно кивала головой. Мы… чувствовали, что стихи ей нравятся.
И Севастополе молодые поэты устроились работать па экскурсионной базе Наркомпроса. Делали все, что придется: оформляли стенды, ходили в пекарню за хлебом, за мясом — на мясокомбинат и, разумеется, писали стихи. Первое крымское стихотворение появилось в газете «Красный черноморец» 29 июля, называлось оно «Краснофлотец»:
— Ом к молу в сумерках спешит,
— Шагая белым, пыльным скатом,
— Когда горит над морем щит южного заката…
— Сейчас мы знаем его вариант под названием «Матрос»
Много позже, когда друзья будут уже в Смоленске, в той же газете появится «самое крымское» стихотворение — «Думы о далеком» (7 ноября 1928 года). В нем, как и в стихотворении «Краснофлотец», лирический герой которого любит «припоминать… отцовский край и мать», быть может, впервые поэт ощутил свою кровную связь с той малой частицей света, где когда-то его «народилась душа», впервые почувствовал, «как далек, немыслимо далек, ровный край ячменя и картошки». Много позже Твардовский напишет об этой «отцами обжитой
— И дедами с давних времен,
— Совсем не такой знаменитый,
— Одной из негромких сторон», как
— …в дальней дали зарубежной
— О многом забыв на войне,
— С тоской и тревогою нежной
— Я думал о той стороне,
— о том, что
— …и прежде и ныне
— Милей мне моя сторона
— По той по одной лишь причине,
— Что жизнь нам дается одна.
Однако справедливости ради отметим, что впервые чувство «родины малой» зазвучало в крымских строках.