Мифологические образы и их роль в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

1. Традиция использования мифологических образов в мировой литературе.
2. Мифологические образы в романе Пушкина.
3. Значение мифологических образов. Я закрыл Илиаду и сел у окна,
На губах трепетало последнее слово, Что-то ярко светило — фонарь иль луна, И медлительно двигалась тень часового.
Н. С. Гумилев
Очевидно, что традиция использования мифологических образов в литературе берет начало в глубокой древности. Писатели античности — Гомер, Вергилий, Овидий и другие — разумеется, просто не могли избежать в своих произведениях упоминания о богах и героях. Так как выдающиеся мастера слова Древнего Мира позднее стали рассматриваться в качестве образцов, вполне естественно, что образы, которые встречаются в их творческом наследии, перекочевали в произведения писателей последующих эпох. Разумеется, А. С. Пушкин был хорошо знаком с мировой литературной традицией. Он неоднократно упоминает в романе имена выдающихся авторов античности, отмечая и свои юношеские предпочтения («читал охотно Апулея, а Цицерона не читал»), и отношение своего героя к некоторым авторам и произведениям («бранил Гомера, Феокрита», «помнил, хоть не без греха, из Энеиды два стиха»).
Однако нужно сразу отметить существенное различие в том, как использовали мифологические образы авторы античности и как это делали Пушкин и его современники. Для Гомера, например, или Овидия, боги и герои мифов — равноправные участники описываемых событий. Как и люди, они радуются и гневаются, любят и ненавидят; более того, боги принимают участие в процессе творчества: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына», — с этого обращения начинается «Илиада». Подобным же образом начинает Гомер и «Одиссею»: «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который…». Нужно отметить, что традиция обращения поэта к музе сохранялась очень долго: не только Пушкин, но и многие другие поэты использовали этот древний образ. Однако имена богов, этих развенчанных идолов язычества, перестали быть для поэтов именами конкретных личностей. Значимой осталась только функция того или иного божества, став поэтическим наименованием того или иного явления. Например, служителем Аполлона и муз традиционно называют поэта, Терпсихора, Талия и Мельпомена — обозначения танца, комедии и трагедии, то есть театрального искусства, Гименей означает узы брака. Однако Терпсихорой Пушкин именует и балерину, то есть земную женщину: «Узрю ли русской Терпсихоры Душой исполненный полет?»
Писатель нередко использовал мифологические образы с целью придания повествованию иронического звучания:
Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных.
«Повеса», «пыль», «наследник» — все эти понятия бытового, приземленного плана; между тем мифологические образы традиционно применялись в литературе для создания особого, торжественного настроя. Очевидно, что в данном контексте упоминание Зевеса, или Зевса, верховного божества древнегреческого пантеона, не может восприниматься иначе, как усмешка в адрес героя романа. Таким образом, мифологический образ здесь служит для выражения авторского отношения к Онегину. Подобный прием повторяется в начале второй главы, где описывается деревня, полученная героем романа в наследство — «прелестный уголок», где в числе прочих элементов пейзажа упоминается
Огромный, запущенный сад,
Приют задумчивых дриад.
Дриады — божества деревьев в греческой мифологии. Вероятно, в старом саду было много деревьев. Но все-таки упоминание о дриадах при описании русской деревни придает тексту слегка ироническое звучание.
В своем романе Пушкин прозрачно намекает, что мифологические образы весьма охотно использовали поэты-романтики. Автор приводит стихотворение Ленского, где упоминается «медленная Лета» — согласно греческим мифам, так называлась река забвения, которая течет в подземном царстве мертвых. До сих пор сохранилось устойчивое выражение «кануть в Лету» — забыться, исчезнуть из памяти.
Ирония звучит и при упоминании «московских франтов и Цирцей», и «младых граций ^Москвы». В греческой мифологии Цирцея — коварная волшебница, превращавшая мужчин в зверей; в поэтической традиции под Цирцеей также понимается искусная обольстительница. Грации — три богини красоты, изящества и радости; Пушкин шутливо называет грациями молодых незамужних девушек.
Но не всегда мифологические образы в романе «Евгений Онегин» используются Пушкиным в ироническом ключе. Вот картина, где они обретают иное звучание:
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола…
Так поэт описывает танец знаменитой балерины, «русской Терпсихоры». Здесь мифологические образы нимф — божеств родников, долин, изображавшихся в виде прелестных девушек, а также Эола, царя ветров, служат для передачи легкости, изящества и красоты танца, мастерства балерины. Эти образы помогают передать восхищение поэта.
Терпсихора, муза танца, не раз упоминается в романе Пушкина. Например, имя этого древнегреческого божества мы найдем в лирическом отступлении, посвященном женским ножкам:
Дианы грудь, ланиты Флоры,
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня.
В этих строках поэт в шутливом тоне ведет речь о стандартах женской красоты, сформировавшихся на основе культурного наследия античности. Дианой римляне называли богиню Луны (греческая Селена) и охоты (греческая Артемида). В романе Пушкина Диана в дальнейшем выступает как богиня Луны: «Ночное небо над Невою И вод веселое стекло Не отражает лик Дианы…».
Интересно отметить, что в сцене святочного гадания, когда Татьяна кладет под подушку зеркало, желая увидеть во сне будущее, вводится образ из славянской мифологии: «Над нею вьется Лель…». Почему не Морфей, как в другом месте романа? Видимо, таким образом Пушкин хотел подчеркнуть исконно русские корни обрядов, которые совершаются при святочном гадании.
Еще один мифологический образ в романе, который необходимо отметить — это образ богини Судьбы, представление о которой в том или ином виде существовало практически у всех европейских народов. Древние римляне изображали Судьбу в виде женщины, движущейся вперед на колесе или на шаре. Глаза богини нередко были завязаны, а волосы распущены. Ухвати счастье за волосы, пока оно мчится мимо тебя — вот в чем заключался смысл подобного изображения. Но Пушкин упоминает капризную богиню в связи с ее неблагосклонностью как к себе, так и к Онегину:
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
Но так ли несчастлив герой романа? Он молод, богат, любим. Чего же еще надо для счастья? Не иронизирует ли Пушкин? Если Онегин и не чувствует себя счастливым, винить в этом он должен лишь себя, свою бесчувственность и неумение рисковать, а не Фортуну: она-то, со своей стороны, давала ему шанс.
О люди! все похожи вы
На прародительницу Эву:
Что вам дано, то не влечет,
Вас непрестанно змий зовет
К себе, к таинственному древу, —
Мудро замечает Пушкин, вводя в роман образы библейского сказания.
Итак, можно сделать выводы. В романе «Евгений Онегин» мифологические образы чаще всего используются с целью усиления иронии, однако в ряде мест они применяются и в соответствии с изначальной традицией — чтобы передать возвышенное настроение или в рассуждениях философского характера.