Особенности изображения родной природы в творчестве

У Пришвина в произведениях о родной природе часты обозначения черный — белый — красный. По мнению Л. В. Зубовой, «…выделение группы белое — черное — красное свойственно и символике первобытных ритуалов, и философии христианства, унаследовавшей и преобразовавшей некоторые элементы языческой символики». Количественное преобладание белого, красного и черного прослеживается в самых разнообразных сферах проявления русского национального сознания. Замечено, что самыми частотными цветами русского народного костюма являются красный и белый. Красный был символом солнца и огня, символом радости и скорби (ср. в народных песнях «белый цветик» — символ неразделенной любви). Но в женских костюмах для сенокоса он был посланцем «красного солнца», символом его союза с землей. Тот же цвет, олицетворяющий праздник и радость, в темных и тусклых оттенках получал значение символа скорби. Например, на Рязанской земле в день похорон женщине полагалось быть в поневе из ткани красно-бурого цвета — цвета застывшей крови.
Белый цвет, наряду с красным, является самым частотным в расцветке традиционного народного костюма. Если красный был символом солнца, радости и веселья (речь идет о чистом красном цвете), то белый — это цвет снега, покрывающего саваном землю. Белый цвет — это символ смерти. Белым платком покрывали голову и почти всю фигуру невесты, потому, что считалось, что замужество — это принципиально новый этап жизни женщины, еще неведомой, а потому пугающей.
Л. Ефимова отмечает, что «одежда из белого холста с вышивкой белыми нитями, как и белый домотканый платок, была обрядовой «горючей» одеждой: в ней хоронили, в белых платьях ходили на кладбище. Третий по частности цвет — черный. Воронежские рубахи — детали женского крестьянского костюма — расшивались черными нитями. Ученые полагают, что это удивительное пристрастие к черному цвету, характерное для отдельных местностей Воронежской и Тамбовской губерней, восходит, по — видимому, к весьма древним пластам культуры (в костюмах южных славян, в частности, в болгарском, тоже использовалась вышивка черным цветом). Это связывалось с культом матери-земли. Генетическая память нации до настоящего времени сохранила первоначальное значение составляющих рассматриваемой триады. Анализируемые цвета, которые на протяжении тысячелетий обрастали множеством символических значений, являются самыми частотными у большинства русских писателей и поэтов, в том числе и у Пришвина.
Видя в родной природе человека, Пришвин создает антропоморфозные образы: «Возле меня стояла береза на обнаженных корнях, как на шести ногах. Две ноги впереди, две позади, а середина той и другой стороны каждая раздваивалась, и между ногами росла наполненная водой белая сыроежка»; «Нижняя огромная еловая ветвь в поисках света кругом обогнула ствол березы и выглянув на ту сторону, нашла там маленькую ель-белолапку и накрыла ее от морозов и солнечных ожогов: она искала свет для себя, а вышло на пользу маленькой дочки. Метафора пронизывает всю миниатюру. «Специфика пришвинского метафорического образа в том, что материал его — особый и всегда один, — отмечает Г. П. Трефилова. — Писатель, всю жизнь известный как путешественник, открыватель того, что невидимо для нас происходит рядом — в лесу и в поле, на болоте и на озере, в любой части родной страны, именно знание русской природы испольховал для создания своего образа. «Мне необходимо нужен какой-нибудь кончик природы, похожий на человека», — говорил Пришвин»: «С утра до вечера дождь, ветер, холод. Слышал не раз от женщин, потерявших любимых людей, что глаза у человека будто умирают иногда раньше сознания, случается, умирающий даже и скажет: «что-то, милые мои, не вижу вас» — это значит, глаза умерли и в следующее мгновение, может быть, откажется повиноваться язык. Вот так и озеро у моих ног, в народных поверьях озера — это глаза умерли, и тут вот уж я знаю там наверное — эти глаза раньше всего умирают и чувствуют умирание света, и в то время, когда в лесу только-только начинается красивая борьба за свет, когда кроны иных деревьев вспыхивают пламенем и, кажется, сами собою светятся, вода лежит как бы мертвая и веет от нее могилой с холодными рыбами».
Вряд ли еще у кого-нибудь «природная метафора фигурирует так часто и разработана с такой тщательностью, как у Пришвина. Мышление этого художника в своей первооснове есть мышление образами природы. «Реализм, которым занимаюсь я, — писал Пришвин в одной из своих миниатюр, — есть видение души человека в образах природы. Аналогия, взятая из жизни природы и приобретающая переносный, метафорический характер, оказывается в произведениях писателя инструментом познания и объяснения мыслей автора или душевных движений героя.
«Пришвин не только чувствовал и понимал явления родной природы, — отмечает К. Н. Давыдов. — Наша русская природа нашла в нем передатчика своих настроений. Его мятущаяся душа сливалась с душой природы, проникалась ее порывами, ее размахом. Читая Пришвина, каждый невольно почувствует, что автор говорит языком природы, мыслит ее мыслями. Живя всеми своими чувствами в связи с природой, Пришвин в то же время ставил себе основной задачей искать в природе прекрасные черты человеческой души.»Человеческое от природы неотделимо, — говорил он, — она есть часть человеческого общества.» «Я пишу о природе, а сам только о человеке и думаю». Сам хорошо зная родные поля и леса, особенности их растительного и животного мира, Пришвин призывает к созерцанию и соучастию читателя — своего земляка, того человека, который, как и он, внимателен к красотам природы: «Все, кто ходил по еловому лесу, знают — корни у елки в землю не погружаются, а плоско, как бы на блюдце, лежат.
Пришвин считал, что человек должен прислуживаться к окружающему миру, чтобы научиться жить в дружбе с самим собой. Человеку должно быть присуще «активное сознание эволюции природы и мира, когда человек признается ответственным за ее дальнейший ход». Окружающая Пришвина жизнь была сложной: жесткой и радостной. Радость приносила сопричастность к миру природы, ее красоте, что впоследствии стало важной темой пришвинского творчества. Пейзаж, его первозданность, его красота составляли дивную прелесть жизни писателя. Естественность природы запечатлевалась в слове, откладывалась навсегда в душе, чтобы затем стать мотивами рассказов, романа «Кащеева цепь» и других произведений.
Жажда творчества, талант заставляли Пришвина постоянно обращаться к образам природы. Корни великих литературных открытий уходят в родную почву, в ее поэтическую первозданность и глубину. До конца дней писатель хранил он память сердца, память родины, родного края, который был наполнен глубочайшей поэзией и питал его творчество.