Отражение трагедии личности, семьи и народа в поэме А. Ахматовой «Реквием»

«А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы не единого удара
Не отклонили от себя…»
А. Ахматова
У каждого поэта — своя трагедия. Именно она и интересна современникам. Трагедия Анны Ахматовой в том, что, когда в ее стихах зазвучали подлинно граж­данские мотивы, она была вынуждена молчать. Поколение не знало своего поэта. Для многих Ахматова оставалась автором любовных стихотворений, прелестных, глубоких, но далеких от тревог и ужасов современной жизни. Очень немногие знали о том, какая огромная работа идет в душе поэта, какие гневные и горькие строки хранятся, таятся в памяти.
Поколение Ахматовой было надломлено Октябрьской революцией, выбито из колеи, лишено опоры — прежде всего духовной, нравственной. Генрих Гейне гово­рил, что все трещины мира проходят через сердце поэта. Трагедию своих современ­ников Ахматова почувствовала и предсказала еще в 20-е годы:
«Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?»
Последняя строка еще сохраняет какую-то надежду на изменение, жизни — надежду, к сожалению, так и не оправдавшуюся. В отличие от Марины Цветае­вой, которая всегда была «за всех, противу всех» (и местоимение «мы» в ее стихах непредставимо), Ахматова всегда ощущала себя частью поколения, эпохи, поэтому по праву могла сказать:
«Я — голос ваш, жар вашего дыханья,
Я — отраженье вашего лица…»
Именно страдающий голос многих тысяч людей прозвучал в «Реквиеме», на­писанном в 30-е годы. В то время сына Ахматовой, Льва Николаевича Гумилева, молодого талантливого ученого, несколько раз арестовывали. И вместе с другими женщинами поэт Анна Ахматова стояла в долгих тюремных очередях, с ужасом и надеждой вглядываясь в окошко, где равнодушный надзиратель скучным ка­зенным голосом сообщал ей скудные сведения о сыне.
На первый взгляд, «Реквием» кажется состоящим из разрозненных стихотво­рений. Эта разрозненность словно бы впитала в себя ритуал посвящения в поэму. Л. К. Чуковская, потерявшая в это время мужа, вспоминала, как Ахматова молча писала на клочках бумаги строки стихов, давала прочитать, а затем так же молча сжигала листок. Она, как и все, боялась слежки, доносов. Ее вынужденная немота была порождена не только непризнанием, но и страхом, который роднил Ахмато­ву, интеллигентную женщину, поэта, с любой малограмотной раскулаченной кре­стьянкой. И лишь несколько посвященных долгие десятилетия хранили в памяти ее «Реквием», ее боль и гнев.
Вся поэма пронизана мучительной логикой ожидания — ожидание ареста, ожидание приговора, ожидание сына из тюрьмы. И ощущение смерти — когда, кажется, уже больше нельзя терпеть эту муку. Что делает обычный человек, ког­да жизнь невыносима, но и умереть невозможно? Пытается забыться — в молит­ве, в труде, в мелких бытовых заботах. Что делает поэт? Пытается облечь свое страдание в стихи. И не только свое. Ахматова пишет в предисловии о женщине, случайно «опознавшей» ее в тюремной очереди. Она «очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):- А это вы можете описать?
И я сказала:
— Могу».
Подобно моцартовскому «Реквиему», написанному на заказ, Ахматова тоже получила заказ — описать всех тех, кто уже погиб в тюрьмах и лагерях, и тех, кто еще должен погибнуть. Поэтому, горюя о судьбе своего ребенка, она вспоми­нает о Богородице и ее сыне, распятом за всех людей. Ведь сюжет поэмы — это, по сути, путь Матери вместе с Сыном (Ахматовой хотелось бы — вместо сына!) по его крестному пути. Ахматова пишет о безмерности материнского страдания:
«Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел».
Поэт совершает восхождение от частной судьбы к судьбам всей страны, всего мира и в то же время Ахматова предельно конкретно описывает свое время и свой город:
«Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград…
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь».
Становясь частицей обездоленного народа, Ахматова выражает свое и его горе так, как это делали безымянные авторы народных песен:
«Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У больницы свеча оплыла».
И монотонность отчаяния звучит, как мотив колыбельной:
«Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.
Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень».
Страдающая женщина хочет, наверное, забыть о своей боли. Но великий поэт, невольный летописец эпохи, понимает, что забыть — нельзя. Забыть — предать. Ибо сотни тысяч невинно убиенных будут жить только в памяти жен и матерей.
Тема забвения и памяти перекликается в «Эпилоге» поэмы с темой памятни­ке самому поэту (об этом когда-то писали Державин и Пушкин).
Давая согласие на памятник в «этой стране», Ахматова просит не ставить его ни около моря, где прошло ее детство, ни в Царском Селе, городе муз и поэзии. Нет, памятник должен стоять у тюремной стены:
«…здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлюпала дверь
И выла старуха, как раненый зверь».
Это должен быть памятник не только Поэту, но и Матери, оплакивающей своих и чужих детей:
«И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли».
Здесь голубь — как символ посмертного бытия, успокоения. И величавая картина Невы напоминает о самом красивом в мире городе, построенном на человеческих костях. И этот город вечен, как вечны слезы матерей, теряющих своих детей. А значит, всегда будет звучать по ним реквием — «Реквием» Анны Ахма­товой, как протест всех матерей против мировой несправедливости.