Поэмы М. Ю. Лермонтова «Демон», «Мцыри», «Песнь про купца Калашникова»

Поэма — излюбленный жанр Лермонтова, им было написано около тридцати поэм (1828-1841), но опубликовал Лермонтов только три из них: Так, поэма «Исповедь» перекликается со стихотворением «1831. Июня 11-го дня». Демоническая тема одновременно развивается в поэме «Демон» и в стихотворениях «Мой демон», «Я не для ангелов и рая…». Поэмы, как и лирика Лермонтова, носили исповедальный характер, часто они представляли собой монолог или диалог героев, становились психологическим портретом исключительной личности. Но в отличие от лирики, лиро-эпический жанр давал редкую возможность показать героя в действии, со стороны, в самой гуще жизни. Предметом изображения, особенно в поэмах 30-х годов, становится столкновение героя с миром, романтический конфликт. «Мцыри» не только раскрывает перед нами внутренний мир, «тайник души» юноши-монаха, но и изображает его бунт, конфликт с действительностью. «Мцыри» не сводился только к исповеди, созданию психологического портрета — в основе лежало повествование о побеге Мцыри, о трех счастливых днях блужданий и борьбы. В «Мцыри» множество пейзажей, красочных картин мира, жанровых сцен.
Концепция героической личности в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»
Первой опубликованной поэмой Лермонтова стала «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1837, напечатана в 1838-м),
А зовут меня Степан Калашников,
А я родился от честного отца,
И жил я по закону Господнему:
Не позорил я чужой жены,
Не разбойничал ночью темною,
Не таился от свету небесного.
Калашников противопоставляет свою жизненную позицию, свое происхождение, свое независимое занятие разбою, низости и распутству опричников. Он готов «стоять за правду до последнева». Перед боем Степан Парамонович кланяется царю, церквам, «народу русскому», выражая тем самым почтение не столько власти, сколько Богу и людям.
Выходя на поединок, Калашников выполняет просьбу жены о заступничестве: «Ты не дай меня, свою верную жену, злым охульникам на поругание!» Степан Парамонович выступает здесь защитником рода, семьи — в случае своей смерти он наказывает братьям вступиться за его честное имя. Это не просто месть, наказание «бусурманскому сыну», это и не страх «злых охульников»: Калашников наделен высоким моральным сознанием, чувством собственного достоинства. А ведь он мог, услышав о «славной семье» Скуратова, поняв, что Кирибеевич — опричник, повести себя иначе. Многие обесчещенные опричниками жены возвращались по домам — и семья смирялась с фактом своего бесчестья.
Калашников не раскрыл подлинных причин поединка, сказав царю, что убил Кирибеевича «вольной волею», то есть без особого повода, предпочел плаху обнародованию семейной беды. В этом поступке — безусловное право на сохранение суверенности, тайны перед лицом власти. Кирибеевич не постеснялся на пиру по приказу Ивана Грозного разоблачиться перед всеми в личном, интимном переживании — любви к Алене Дмитриевне, но вольный купец не признает вмешательства в свою внутреннюю, сокровенную жизнь. В эпоху бесчестья и террора Калашников отстаивал честное имя и неприкосновенность семьи. За это он был казнен и погребен не по христианскому обряду, а как разбойник — промеж трех дорог. Но, несмотря на позорную казнь и погребение в «безымянной могиле», Калашников оставил по себе добрую память:
Калашников, казненный царем и «оклеветанный молвой», становится народным героем.
Антагонист Калашникова — Кирибеевич. Кирибеевич — опричник, ревностный слуга Ивана Грозного. Опричники (кромешники) — дружина, во главе которой стояли Малюта Скуратов, Алексей Басманов и другие любимцы ИванаIV. От опричников требовалось «не знать ни отца, ни матери, знать единственного государя», доносить на изменников, «не дружиться с земскими» (то есть со всеми, не записанными в опричнину). За это Грозный наделял их властью, жаловал им собственность сосланных дворян. Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» пишет: «Скоро увидели, что Иоанн предает всю Россию в жертву своим опричным: они были всегда правы в судах, а на них не было ни суда, ни управы. Опричник, или кромешник, — так стали называть их, как бы извергов тьмы кромешной, — мог безопасно теснить, грабить соседа и в случае жалобы брал с него пеню за бесчестье Затейливый ум Иоаннов изобрел достойный символ для своих ревностных слуг: они ездили всегда с собачьими головами и метлами, привязанными к седлам, в ознаменование того, что грызут лиходеев царских и метут Россию!»
К этой дружине и принадлежит Кирибеевич — верный опричник, «лукавый раб». Рабство Кирибеевича — в его безусловном подчинении царскому закону, над которым он не признает ни совести, ни чести. Он не стыдится раскрыть на скоморошьем пиру свою «думу крепкую», обнажить душу перед толпой. Выходя на бой, он кланяется только царю — не поминая ни Бога, ни народа. Для него бой — потеха в царскую угоду: «Лишь потешу царя нашего, батюшку». Но это не мешает Кирибеевичу лукавить перед царем: на пиру он скрывает от Иоанна, что Алена Дмитриевна замужем, и заручается его поддержкой.
Отличительная черта натуры Кирибеевича — желание покрасоваться, «нарядом похвастаться», «показать удальство свое». Рабская натура, угодничество Кирибеевича порождают в нем желание властвовать, ни в чем не знать отказа. Алену Дмитриевну он выбирает не только за красоту: его уязвляет ее независимость, безразличие к нему, «царскому опричнику»:
Соблазняя Алену Дмитриевну, Кирибеевич прельщает ее завидным положением, богатством: «Станут все тебе завидовать…» Слова Кирибеевича перед поединком звучат дерзким вызовом уверенного в своей победе царского любимца.
Как и положено опричнику, Кирибеевич лишен честного имени — он «бусурманский сын», без роду, без племени, не случайно Лермонтов величает Калашникова по имени-отчеству, а Кирибеевича — только Кирибеевичем.
Вместе с тем Кирибеевич по-своему незаурядная, яркая личность. Его не назовешь безликим прихлебателем, в нем, как и в Калашникове, есть удалое начало.
«Песня…» — ответ Лермонтова бескровной, ничтожной современности. Белинский справедливо заметил: «Поэт от настоящего мира не удовлетворяющей его русской жизни перенесся в историческое прошедшее». Но и в современной Лермонтову действительности были те, кто «жадною толпой» стояли у трона, были и «невольники чести». В достойную великую эпоху, как и в «железный» девятнадцатый век, как и в наше время, конфликт чести и бесчестия, независимой гордой личности и «лукавого рабства» не утрачивает своей остроты.