Повесть А. И. Куприна «Гранатовый браслет»

Любое классическое произведение великих писателей XIX и XX веков стоит того, чтобы именно на его примере показать, насколько глубоко его содержание и совершенна форма. И «Обломов», и «Герой нашего времени», и «Мертвые души» могут дать представление о филигранном мастерстве их создателей в плане того, как героя характеризуют его речь, портрет, предметно-бытовая деталь, в чем особенности описания природы (пейзажа) и так далее. Выбор литературных шедевров огромен.
Я же хочу понаблюдать вместе с вами над тем, как все вышеперечисленные и иные средства создания литературного произведения «работают» в изумительной повести Александра Ивановича Куприна «Гранатовый браслет» (1911).
Критики многократно указывали на то, что «мотивы, характерные для «Гранатового браслета», постепенно «прорастали» в предшествующем творчестве Куприна. Прообраз не столько характера, сколько судьбы Желткова находим в рассказе «Первый встречный» (1897)»1; что «любовь до самоуничижения и — даже — самоуничтожения, готовность погибнуть во имя любимой женщины, — тема эта, тронутая неуверенной рукой в рассказе «Странный случай» (1895), расцветает в волнующем, мастерски выписанном «Гранатовом браслете»»2.
«Мастерски выписано» в этой повести все, начиная с ее названия. Само заглавие удивительно поэтично и звучно. Оно звучит как строка стихотворения, написанного трехстопным ямбом: «Грана товый браслет». Тот самый, среди камней которого есть «весьма редкий сорт граната» — гроссуляр, что имеет, «по старинному преданию свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжелые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти» (Из письма Желткова). Тот самый браслет, который брат главной героини повести Веры Николаевны Шеиной, товарищ прокурора Николай Николаевич Мирза-Булат-Тугановский именует «идиотским», «чудовищной поповской штучкой» и с брезгливостью бросает на стол вместе с небольшим ювелирным футляром из красного плюша.
Но это — не эпиграф: «L. van Beethoven. 2 son. (op. 2, № 2). Largo Appassionato». О том, что это, я размышлял немало. Но вот однажды, в очередной раз перечитав эту повесть Куприна и находясь под свежим впечатлением от прочитанного, я решил прослушать это музыкальное произведение. И оказалось, что во многом повесть «Гранатовый браслет» и бетховенская соната созвучны, временами даже совпадают.
И вообще музыка в «Гранатовом браслете» играет исключительную роль. И дело не только в том, что на именинах Веры Шеиной «светский молодой богатый шалопай и кутила Васючок» «пел вполголоса под аккомпанемент Женни Рейтер итальянские канцонетты и рубинштейновские восточные песни». И даже не в том, что сама повесть заканчивается виртуозным исполнением знаменитой пианисткой Женни Рейтер бетховенской сонаты, этого «исключительного, единственного по глубине произведения».
Уже в экспозиции повести, во втором предложении первого абзаца, мы читаем следующее: «То по целым суткам тяжело лежал над землею и морем густой туман, и тогда огромная сирена на маяке ревела днем и ночью, точно бешеный бык». И через одно предложение продолжение «музыкальной темы»: «То задувал с северо-востока, со стороны степи свирепый ураган; от него верхушки деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, точно волны в бурю, гремели по ночам железные кровли дач, и казалось, будто кто-то бегает по ним в подкованных сапогах, вздрагивали оконные рамы, хлопали двери, и дико завывало в печных трубах».
Чудовищная какофония начала повести легко «отзовется» в ее развязке, в одном из последних абзацев: «Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел легкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями.
Разумеется, не только музыка царит в прозаическом шедевре А. И. Куприна. Повесть немыслима без чарующих пейзажных зарисовок. Пейзаж у Куприна полон звуков, красок и — в особенности — запахов.
Вот один из наиболее характерных в этом смысле эпизодов из второй главы: «Клумбы опустели и имели беспорядочный вид. Доцветали разноцветные махровые гвоздики, а также левкой — наполовину в цветах, а наполовину в тонких зеленых стручьях, пахнувших капустой (здесь и далее курсив мой. — С. Ш.), розовые кусты еще давали — в третий раз за это лето — бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после своей роскошной любви и чрезмерного обильного летнего материнства тихо осыпали на землю бесчисленные семена будущей жизни».
Пейзаж у Куприна в высшей степени эмоционален и не похож ни на чей другой. Только у автора «Гранатового браслета» можно встретить такое описание: «На обсохших сжатых полях, на их колючей желтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина».
Мало у кого из писателей герои обладают таким уникальным обонянием. Вот, например, что говорит своей сестре Вере Анна Николаевна Фриессе: «В Крыму, в Мисхоре, прошлым летом я сделала изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет морская вода во время прибоя? Представь себе — резедой».
Впрочем, Бог и природа наделили Анну Николаевну и уникальным зрением. Вот продолжение ее разговора с сестрой: «Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала, что в лунном свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях художник Борицкий согласился, что я была права и что художники об этом давно знают».
А вообще пейзаж в «Гранатовом браслете» столь же разный, как настроение героев и события, о которых говорится в повести. Так, природные неистовства, о которых шла речь чуть выше, в той же первой главе сменяются совершенно иными картинами: «Но к началу сентября погода вдруг резко и совсем неожиданно переменилась. Сразу наступили тихие безоблачные дни, такие ясные, солнечные и теплые, каких не было даже в июле Успокоившиеся деревья бесшумно и покорно роняли желтые листья».
Удивительно точно в той же первой главе дано описание ежегодного «разора», который оставляют за собой дачники после оставления летних жилищ: «Еще печальнее было видеть оставленные дачи с их внезапным простором, пустотой и оголенностью, с изуродованными клумбами, разбитыми стеклами, брошенными собаками и всяческим дачным сором из окурков, бумажек, черепков, коробочек и аптекарских пузырьков».
С определенной долей уверенности можно сделать вывод, что герои «Гранатового браслета» делятся не столько на «положительных» и «отрицательных», сколько на тех, кто способен ощущать красоту Божьего мира, и тех, кто такого дара лишен. Особенно показателен в этом смысле фрагмент одного из разговоров между Анной и ее сестрой Верой из третьей главы: «Прошлым летом мы из Ялты поехали большой кавалькадой верхом на Уч-Кош. Это там, за лесничеством, выше водопада. Попали сначала в облако, было очень сыро и плохо видно, а мы все поднимались вверх по крутой тропинке между соснами. И вдруг как-то сразу окончился лес, и мы вышли из тумана. Вообрази себе: узенькая площадка на скале, и под ногами у нас пропасть. Деревни внизу кажутся не больше спичечной коробки, леса и сады — как мелкая травка. Вся местность спускается к морю, точно географическая карта. А там дальше — море! Верст на пятьдесят, на сто вперед. Мне казалось — я повисла в воздухе и вот-вот полечу.
Каждый день видим»».
Элементы пейзажа включены автором в прямую речь героев. И этот, и другие монологи Анны Николаевны Фриессе обнаруживают в ней художественное чутье, умение делать точные сравнения, способность рисовать словесные пейзажи.
Интересно сопоставить восторженный монолог Анны с дивным описанием моря, данным Куприным в той же третьей главе: «Глубоко-глубоко под ними покоилось море. Со скамейки не было видно берега, и оттого ощущение бесконечности и величия морского простора еще больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь косыми гладкими полосами в местах их течения и переходя в густо-синий глубокий цвет на горизонте».
Кстати сказать, и Вера наделена даром видеть, понимать и ощущать прелесть окружающего мира. Вот что она говорит сестре: «…Я только думаю, что нам, северянам, никогда не понять прелести моря. Я люблю лес. Помнишь лес у нас в Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить? Сосны! А какие мхи! А мухоморы! Точно из красного атласа и вышиты белым бисером. Тишина такая… прохлада».
Смысловая нагрузка, которую несут описания природы в этом произведении, огромна. Пейзажные зарисовки во многом предвосхищают предстоящие в повести события и характеризуют внутренний мир героев, отношение к ним автора; они же служат своеобразным обрамлением в начале и в конце произведения, позволяют нам судить о внутреннем мире самого автора, о том, насколько созвучны ему те или иные персонажи «Гранатового браслета».
Не менее виртуозно владеет Александр Иванович Куприн и портретной характеристикой персонажей. В повести немало развернутых словесных портретов главных героев: Веры и Анны, Василия Львовича Шеина. Есть и блестящие — в несколько слов — описания внешности эпизодических героев.
Автор лишь упоминает «хорошеньких малокровных детей всегда приличных и послушных, с бледными мучнистыми лицами и с завитыми льняными кукольными волосами».
Более развернутую портретную характеристику дает автор мужу Анны Николаевны — Густаву Ивановичу Фриессе, герою выморочному, «бескровному», глупому и безвольному (видно, потому и дети у них с Анной такие): «…его худое, гладко обтянутое блестящей кожей лицо, с прилизанными жидкими, светлыми волосами, с ввалившимися глазными орбитами, походило на череп, обнажавший в смехе прескверные зубы. Он до сих пор обожал Анну, как и в первый день супружества, всегда старался сесть около нее, незаметно притронуться к ней и ухаживал за нею так влюбленно и самодовольно, что часто становилось за него и жалко и неловко».
И если от всей тщедушной фигуры Густава Ивановича, человека, о котором можно сказать словами генерала Аносова: мужчина с цыплячьим телом и заячьей душой, неспособный к сильным желаниям и к героическим поступкам, — если от него тянет затхлостью и могильным холодом, то полной противоположностью ему является его жена, Анна Николаевна. Вот ее «парадный портрет» из второй главы: «Она была на полголовы ниже сестры, несколько широкая в плечах, живая и легкомысленная, насмешница. Лицо ее сильно монгольского типа с довольно заметными скулами, с узенькими глазами, которые она к тому же по близорукости щурила, с надменным выражением в маленьком, чувственном рте, особенно в слегка выдвинутой вперед полной нижней губе, — лицо это, однако, пленяло какой-то неуловимой и непонятной прелестью, которая заключалась, может быть, в улыбке, может быть, в глубокой женственности всех черт, может быть, в пикантной, задорно-кокетливой мимике. Ее грациозная некрасивость возбуждала и привлекала внимание мужчин гораздо чаще и сильнее, чем аристократическая красота ее сестры».
Наиболее приметная, запоминающаяся черта — это ее рот и губы. В этом автор «Гранатового браслета» во многом перекликается со Львом Николаевичем Толстым. Вспомним, как в романе «Война и мир» он изображал внешность «маленькой княгини» Лизы Болконской и графини Наташи Ростовой. «Грациозная некрасивость» Наташи, «хорошенькая, с чуть черневшими усиками губка» Лизы, губка, которая «была коротка по зубам», не могут не прийти на память при разговоре о портрете Анны Фриессе.
Вера и Анна, как подчеркивает автор, «по внешности до странного не были схожи между собою»: «Старшая, Вера, пошла в мать, красавицу англичанку, своей высокой гибкой фигурой, нежным, но холодным и гордым лицом, прекрасными, хотя довольно большими руками и той очаровательной покатостью плеч, какую можно видеть на старинных миниатюрах».
Если в Анне все напоминает пламя, огонь, сыплющий вокруг себя жгучие искры, то Вера больше похожа на мраморную статую, прекрасную, совершенную, но холодную и недоступную. Очевидно, что и поведение сестер, и их судьбы по определению должны быть различны: «Анна вся состояла из веселой безалаберности и милых, иногда странных противоречий. Она охотно предавалась самому рискованному флирту во всех столицах и на всех курортах Европы, но никогда не изменяла мужу, которого, однако, презрительно высмеивала и в глаза и за глаза; была расточительна, страшно любила азартные игры, танцы, сильные впечатления, острые зрелища, посещала за границей сомнительные кафе, но в то же время отличалась щедрой добротой и глубокой, искренней набожностью, которая заставила ее даже принять тайно католичество. У нее были редкой красоты спина, грудь и плечи. Отправляясь на большие балы, она обнажалась гораздо больше пределов, дозволяемых приличием и модой, но говорили, что под низким декольте у ней всегда была надета власяница.
Добавлю при этом, что Вера, в отличие от Анны, была бережлива, экономна, а всякий, даже самый невинный флирт был для нее совершенно невозможен.
Впрочем, обе сестры были страшно азартны и «в азарте не знали никакого удержу».
Разумеется, в повести есть и другие блестящие портретные характеристики героев: генерала Аносова, чиновника Желткова, Василия Львовича Шеина, Николая Николаевича Мирза-Булат-Тугановского. Но подробный разбор портретов этих и других персонажей «Гранатового браслета» может служить предметом особого разговора.
Очевидно, что автор «Гранатового браслета» наследует русским писателям-классикам XIX века. Портрет у Куприна — своеобразный ключик к персонажу, к его психологии, к его внутреннему миру. Трудно провести грань между описанием внешности героя и упоминанием о его личных качествах и поступках. Симпатии или антипатии автора легко угадываются в самой коротенькой, легкими штрихами набросанной портретной зарисовке. Например, в эскизе портрета профессора Спешникова, о котором сказано как о «бритом толстом, безобразно огромном».
Два-три штриха мастера — и портрет готов!
Отдельного разговора, безусловно, заслуживает и речевая характеристика героев повести Куприна.
Наиболее интересной в этом отношении мне кажется речь генерала Якова Михайловича Аносова и Николая Николаевича Мирза-Булат-Тугановского.
Генерал Аносов, боевой товарищ отца Веры и Анны, существует как бы в двух речевых «ипостасях»: формальной (официальной) и обычной (бытовой). Как человек военный, к тому же комендант крепости, он должен, следуя уставу, уметь говорить официально, «по-писаному».
Точно он рассказывал по какому-то милому, древнему стереотипу».
А вот что именно рассказал генерал Аносов избранному обществу, собравшемуся на именинах Веры Николаевны: «Вот тут-то со мною и случилось страшное приключение. Однажды поутру, когда встал я с постели, представилось мне, что я не Яков, а Николай, и никак я не мог себя переуверить в том. Приметив, что у меня делается помрачение ума, закричал, чтобы подали мне воды, помочил голову, и рассудок мой воротился».
Разумеется, генерал Аносов умеет говорить и по-другому. Так он общается со своими любимицами, Верой и Анной. С ними ни к чему говорить искусственным — форменным или салонным, дистиллированным языком. анным языком. И тогда из уст Якова Михайловича, человека очень мудрого, опытного, много повидавшего на своем веку, льется совершенно другая речь. Вот его повествование о делах давно минувших дней, о своей неверной жене, сбежавшей с заезжим актером: «И вот через три месяца святое сокровище ходит в затрепанном капоте, туфли на босу ногу, волосенки жиденькие, нечесаные, в папильотках, с денщиками собачится, как кухарка, с молодыми офицерами ломается, сюсюкает, взвизгивает, закатывает глаза. Мужа почему-то на людях называет Жаком. Знаешь, этак в нос, с растяжкой, томно: «Ж-а-а-ак». Мотовка, актриса, неряха, жадная. И глаза всегда лживые-лживые…»
Впрочем, генерал Аносов способен не только на словесные шаржи и карикатуры. Из его уст мы можем услышать настоящий панегирик Женщине: «…Я уверен, что почти каждая женщина способна в любви на самый высокий героизм. Пойми, она целует, обнимает, отдается — и она уже (так у автора. — С. Ш.) мать. Для нее, если она любит, любовь заключает весь смысл жизни — всю вселенную! Но вовсе не она виновата в том, что любовь у людей приняла такие пошлые формы и снизошла просто до какого-то житейского удобства, до маленького развлечения.
— С. Ш.) Николай Николаевич Мирза-Булат-Тугановский — обвинитель не только по должности, но и по своей сути. Он и в частной жизни ведет себя, как во время судебного процесса. И во время суда он, вероятно, так же, как в разговоре с Василием Львовичем Шеиным и Верой, делает «правой рукой такой жест, точно он бросает на землю какую-то невидимую тяжесть». Этот невольный, бессознательный жест очень красноречив. Николай Николаевич и слова свои бросает в души людей, словно «какую-то невидимую тяжесть».
Вот его «прокурорская» речь и не менее «прокурорское» поведение в доме у бедного чиновника Желткова: «…последним вашим поступком, именно присылкой этого вот самого гранатового браслета, вы переступили те границы, где кончается наше терпение. Понимаете? — кончается. Я от вас не скрою, что первой нашей мыслью было — обратиться к помощи власти, но мы не сделали этого, и я очень рад, что не сделали, потому что — повторяю — я сразу угадал в вас благородного человека».
Здесь, в этом монологе Николая Николаевича, все из числа формальных приемов государственных обвинителей: указание на «состав преступления» и вещественное доказательство, риторические вопросы, эффектные повторы, и угрозы («обратиться к помощи власти»), и судейские канцеляризмы. Этот персонаж повести, по большому счету, не слышит никого, кроме себя. Особой разницы между тем, как нужно вести себя в зале суда и в частном разговоре с незнакомым человеком, он не видит. Николай Николаевич даже не понимает, что, несмотря на весь драматизм ситуации, выглядит он со своими угрозами и патетической речью, по меньшей мере, глупо и смешно. Недаром поэтому Г. С.
Степень профессиональной и человеческой «амортизации» Николая Николаевича такова, что он, по большому счету, уже давно не человек, а «товарищ прокурора». Видно, не зря в его жилах течет кровь «самого Тамерлана, или Ланг-Темира», «этого великого кровопийцы». Видимо, немало людей отправил на смерть и на каторгу этот высокий сухощавый помощник государственного обвинителя.
Огромную эстетическую радость принесет читателю, владеющему навыком «медленного чтения», наблюдение за тем, как говорят Анна Николаевна и ее сестра Вера, Василий Львович Шеин, Г. С. Желтков, гусарский поручик Бахтинский. Их речевая характеристика позволит сделать множество выводов о личностных особенностях этих персонажей.
Речь каждого из героев «Гранатового браслета» абсолютно не схожа с тем, как говорят другие персонажи повести. Диалоги в этом произведении абсолютно естественны и удивительно органично вписываются в ткань повествования. Невольно ловишь себя на том, что знаешь, каков тембр голоса у каждого героя, протяжно или отрывисто он говорит, громко или тихо произносит свои фразы. Подобная «голосовая полифония», бесспорно, свидетельствует об огромном писательском мастерстве А. И. Куприна.