Романтизм поэтики Паустовского

Страсть к романтике возникла у Паустовского с детства. Его отец был «неисправимым мечтателем». В детстве и юности судьба столкнула Паустовского с такими людьми, как дядя Юзя и учитель географии Черпунов. Оба страстные путешественники, они произвели на будущего писателя неотразимое впечатление: «В детстве я пережил увлечение экзотикой. Желание необыкновенного преследовало меня с детства. В скучной киевской квартире, где прошло это детство, вокруг меня постоянно шумел ветер необычайного. Я вызывал его силой собственного мальчишеского воображения.
Ветер этот приносил запах тисовых лесов, пену атлантического прибоя, раскаты тропической грозы, звон эоловой арфы».
Дело довершили книги — Майн-Рид, Купер, Жюль Верн, Конрад. Возникло мироощущение, прекрасно переданное в словах писателя: «Вы вслушайтесь, как мягко переливаются Севилья, Гва-даррама, Лос-Анджелес и торжественно, как латынь, гремят Гренада, Рома, Карфаген. А от таких слов, как Массова и Джедда, хлещет в лицо красной пылью и хрипом верблюдов».
Но времена менялись. Литература становилась «частью общепролетарского дела», «колесиком и винтиком» партийно-государственного механизма, отнимая постепенно у художника его внутреннюю свободу. Иные писатели оправдывали насилие над собственным талантом соображениями высшей государственной необходимости. Лучше других об этом сказал тот же Маяковский: «Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне».
Результат известен: трагедия А. Фадеева, горькая судьба талантливого Ю. Олеши, творческие неудачи А. Толстого, К. Федина и многих других. Причем речь идет только о тех, кто искренне пытался «перестроиться» в интересах нового общества, не понимая, что губит свой художественный дар. История русской литературы XX в. до самого последнего времени изобилует примерами подобного рода.
Последнее лирико-романтическое произведение Паустовского с «золочеными нитями экзотики» — роман «Блистающие облака» — было напечатано в 1929 г. в Харькове. Этот год был воистину годом великого перелома. Уже несколько лет как в литературной жизни наметились тенденции к ограничению творческой фантазии писателей. «Неистовые ревнители» из РАППа, лучше других выполнявшие социальный заказ нарождающегося тоталитаризма, энергично закручивали гайки, добиваясь идеологической стерильности.
К концу 1920-х годов главным объектом нападок стало лирическое начало в литературе. Сначала М. Горький главной темой советских писателей объявил тему труда, заметив при этом, что в изображении трудовых процессов лирика звучит фальшиво, так как труд не лиричен. Затем со статьей «Долой Шиллера!» выступил А. Фадеев.
Конечно, романтики не сдались без боя. Паустовский писал: «… Я посвящаю этот очерк («Оправдание романтики». — Л. К.) всем, кто не видит романтики нашей эпохи и оплакивает пафос недавних лет. Есть пафос борьбы и пафос упорной и талантливой работы. Есть романтика Перекопа и романтика селекции. И то и другое равноценно».
Но наступало время, когда доводы разума, здравого смысла теряли свою силу. Лирико-романтические произведения попросту переставали печатать.
В 1929 — 1932 гг. по понятным причинам Паустовскому пришлось работать в основном в жанре очерка, благо знание жизни, почерпнутое во время многолетних скитаний по стране, у него было превосходное. Его очерки и рассказы, публиковавшиеся в популярных в те годы журналах «Тридцать дней», «Наши достижения», «Знание — сила» и др., — летопись времени, живые свидетельства очевидца.
Герои произведений Паустовского — современники в кругу нравственных, эстетических и научно-технических проблем. Они раскрываются перед читателем как натуры ищущие, душевно щедрые, высоконравственные, тонко чувствующие прекрасное.
Писатель подчеркивал непреходящую ценность личности гуманной, совестливой, честной и благородной. Нужно ли напоминать об обстановке 1930-х годов как в стране, так и за ее пределами, в условиях которой Паустовским ставилась цель: будить в человеке человеческое, говорить ему о добре, справедливости и прекрасном? В продолжении этой вечной эстафеты подлинного, высокого искусства он видел, несмотря ни на что, свой гражданский долг.
Прекрасное в человеке, прекрасное в творческом труде, прекрасное в искусстве, прекрасное в природе стало в эти годы постоянной темой Паустовского. Обращение к ней было для писателя выполнением ответственного социального заказа: «Идея о том, что человек нашего времени, детище революции, должен обладать не только высокими качествами, которыми в прежнее время были наделены только отдельные выдающиеся люди, но и духовными богатствами всех предыдущих эпох и всех стран, казалась мне бесспорной».
В свое время термин «социальный заказ» был скомпрометирован пресловутой теорией «социального заказа» и практикой литературных конъюнктурщиков. Но Паустовский часто пользовался им, не давая повода для двусмысленных толкований. Выступая на съезде детских писателей в 1936 г., он заявил: «Очень мешает работе навязывание тем. Между навязанной темой и социальным заказом есть громадная разница. Совершенно ясно, что каждый искренний, органически советский писатель, берясь за любимую тему, тем самым выполняет социальный заказ».
К середине 1930-х годов в партийных документах, в материалах Первого съезда советских писателей требования к литературе были сформулированы более жестко. Паустовский чувствовал это повседневно: «Писать трудно, — все время ощущаешь давление общепринятых мнений, и это раздражает и лишает чувства внутренней свободы».
Ответственный момент в творческой эволюции Паустовского наступил в самом начале 1930-х годов: «Как писатель я рос очень медленно, и только теперь, сбросив с себя шелуху всяческих РОСТ и галиматьи, я чувствую, как я созрел. Перелом дался мне нелегко, — делился он с Е. С. Загорской-Паустовской в письме от 28 ноября 1931 г. — Превосходство моего стиля — и только стиля — не давало мне полной уверенности в своих силах. В этом и был разрыв между творчеством жизни и творчеством художественным, и это портило и мою жизнь, и мое творчество. Теперь пришло время говорить «во весь голос»». То время, когда писатель ощутил свою творческую зрелость, совпало с интересным этапом развития литературы: бурно активизировались научно-художественные жанры. Лирический талант Паустовского смог с блеском реализовать себя и в этой области. Им были созданы книги, занявшие почетное место в русской прозе середины XX в., — «Кара-Бугаз» (1932), «Колхида» (1934), «Черное море» (1935), «Мещерская сторона» (1939), «Золотая роза» (1955).
Казалось бы, нет в художественной литературе более отдаленных друг от друга областей, чем та, где писатель оперирует точными естественно-научными данными о природе и человеке, и та, где он вторгается в тонкий психический мир личности. Однако у Паустовского эти области не противопоставлялись. Наоборот, в их тесном соседстве и взаимопроникновении еще раз выявлялась важная для него мысль о глубоком родстве и единстве целей одинаковой значимости науки и искусства.
Лирический характер писательского дарования традиционно связывается прежде всего с изображением эмоциональной сферы человека. Такой талант проявляет себя в особой остроте, избирательности зрения, в темпераменте художника. Считается, что те стороны человеческой жизни, где властвуют трезвый расчет, практицизм, не могут привлекать писателя-лирика. Паустовский же в своих научно-художественных книгах соединил, казалось, несоединимое: изображение таких сугубо практических, деловых предприятий, как добыча мирабилита и осушение болот, с возвышенной мечтой; рассказ о научном поиске с яркими лирическими пейзажами; производственные конфликты с романтическими характерами. Писатель раскрыл поэзию созидательного творческого труда, поэзию научного поиска, поэзию познания.
Человек у него может испытывать состояние лирического восторга, душевного подъема не только перед шедеврами искусства или очаровательными пейзажами. Он учится видеть возвышенное и прекрасное в обыкновенном, в каждом дне своего будничного бытия.
Лирическое начало в научно-художественных книгах Паустовского — не только одна из особенностей его творческой индивидуальности, но и следствие глубокого знания научных дисциплин, затронутых им в произведении. «Подобный талант не есть что-нибудь особенное, исключительное, случайное, — утверждал еще В. Г. Белинский. — Нет, такие таланты так же естественны, как и таланты чисто художественные. Их деятельность образует особенную сферу искусства, в котором фантазия является на втором месте, а ум на первом». Паустовский считал, что овладение научной истиной, мастерское исполнение любимого дела возвышает человека, рождает в нем чувство уверенности в себе, делает его оптимистом.
«Истинное счастье — это прежде всего удел знающих, а не невежд», — этот вывод сделан Паустовским и на основании собственной творческой работы. Характерно его замечание: «Насколько более действенной и величественной стала бы любимая поэтами тема звездного неба, если бы они хорошо знали астрономию».
И все же значительный лирический потенциал таланта Паустовского оставался невостребованным, и он настойчиво искал возможность его приложения. В середине 1930-х годов им написано несколько рассказов и повестей — «Доблесть» (1934), «Музыка Верди» (1936), «Северная повесть» (1939) и др. Высоконравственные, готовые на самопожертвование ради своих идеалов персонажи этих произведений вызывают симпатию чистотой и благородством своих помыслов и поступков, трудовых подвигов. Негативные отзывы официальной критики нетрудно было предвидеть: время жестко проводило свою линию. Писатель, считавший, что «повествование должно быть совершенно свободным, дерзким, единственный закон для него — это воля автора», ни в 1930-е, ни в последующие годы не встретил да и не мог встретить понимания и сочувствия. Следует заметить, справедливости ради, что в названных выше произведениях не оказалось «дерзости» и к удачам писателя отнести их нельзя.
Но попыток реализовать свой талант Паустовский не оставил. Перед Отечественной войной он опубликовал два новых рассказа, во вступительном слове к которым счел необходимым предуведомить читателя: «Несколько лет назад на чердаке старого дома в г. Трубчевске я нашел растрепанную книгу. Переплета не было, первые тридцать страниц кто-то вырвал, но все же я прочел эту книгу до конца за один вечер.
Она заключала в себе рассказы неизвестного автора из жизни музыкантов, певцов и актеров. Рассказы были старомодные, чуть сентиментальные, покрытые тем тусклым налетом времени, который мы замечаем на старых вещах.
Но все же я решаюсь восстановить по памяти два из этих рассказов и передать их на суд читателей. Делаю я это из уважения к их безвестному, быть может, несколько наивному, но чистому сердцем автору».
Все эти несколько наивные предосторожности можно понять, но началась война, и оба рассказа остались вне критики. Впоследствии «Старого повара» (1940) и «Ручьи, где плещется форель» (1937-1939) не без основания причислили к лучшим произведениям писателя.
1941 год. Снова фронтовые дороги, снова — газетные очерки, статьи, работа над пьесами, киносценариями — всем тем, чего требовала война.
Начиная с 1943 г., на первый взгляд неожиданно, появляются один за другим маленькие шедевры Паустовского — рассказы «Снег» (1943), «Телеграмма» (1943), «Дождливый рассвет» (1945). Верность своему призванию и таланту позволила ему в конце концов полно воплотить свои представления о прекрасном.
Но почему неожиданно? Дело в том, что тяжелейшие годы войны оказались для литературы временем своеобразной передышки, когда несколько ослабло идеологическое давление, на какое-то время разжали свое железное кольцо бесчисленные ограничения, требования, «советы», со всех сторон подкарауливавшие художника, по понятным причинам возросла потребность в лирике. Паустовский не мог не почувствовать этого. Даже относительная свобода позволила ему выразить себя с достаточной определенностью.
К тому времени выявились основные черты художественного мира писателя, о которых стоит сказать подробнее. В собраниях сочинений Паустовского произведения разных жанров: романы, повести, пьесы, очерки, сказки, эссе, статьи и т. п. Но центральное место все же принадлежит рассказу. Писатель не раз признавался в любви к этому небольшому по объему, но нелегкому жанру, и добился в нем особенно больших успехов. Он выступил продолжателем традиций таких выдающихся мастеров русского рассказа, как И. Тургенев, А. Чехов, И. Бунин. Давно замечено, что его крупные сочинения — «Кара-Бугаз», «Повесть о жизни», «Золотая роза» и другие построены по мозаичному принципу. Они состоят из небольших произведений, объединенных художественной целью. Именно в рассказе полнее и ярче всего раскрылось неповторимое своеобразие творческой индивидуальности Паустовского.
Рассказы писателя лишены стремительного, увлекательного действия. В них нет ничего необычного — приключений, невероятных, неожиданных поворотов сюжета, эффектных концовок. Сила их художественного воздействия в другом. Они требуют медленного, сосредоточенного чтения, напряженной работы воображения, мысли и чувства. Подчинившись лирическому настроению рассказов Паустовского, читатель слышит в своем сердце те самые струны, что отзываются на призыв прекрасного, и тогда в нем возрождается поэтическое восприятие жизни — «величайший дар, доставшийся нам от поры детства».