Типичность личности Онегина в одноименном романе Пушкина

Из подробного, занимающего почти всю первую главу рассказа о детстве и юности — воспитании, образе жизни, привычках — героя, принадлежащего к столичному дворянско-светскому обществу, читатель наглядно видит, как постепенно» складывался его характер. Никаких загадочно-романтических «несчастий». С Онегиным не происходило; наоборот, ему, можно сказать, везло в жизни (хотя бы полученное так вовремя наследство). Да и живет это «забав и роскоши дитя» «среди блистательных побед, среди вседневных наслаждений», т. е, ведет то самое существование «молодого повесы», какое вело в то время большинство столичной светской молодежи. Словом, в обстоятельствах его жизни не было ничего исключительного, напротив, они были типичными для людей данного общественного круга. Типические обстоятельства сформировали и типический характер.
Последнее сразу бросилось в глаза современникам поэта. Онегиных, подчеркивал в рецензии на первую главу один из критиков, «встречаем дюжинами на всех больших улицах». Типичность Онегина, отсутствие в его образе героической приподнятости, исключительности не удовлетворили романтически настроенных поклонников «южных» поэм Пушкина, ожидавших, что в таком же духе он будет писать и свой роман в стихах. «Бранил» «Евгения Онегина» Н. Н. Раевский, которому был посвящен «Кавказский пленник». С неодобрением отнесся к образу Онегина и писатель-романтик А. А. Бестужев. «…Дал ли ты Онегину поэтические формы, кроме стихов? — спрашивал он Пушкина,- поставил ли ты его в контраст со светом, чтобы в резком злословии показать его резкие черты?» И не находя в образе Онегина романтического героя-протестанта, резко противопоставленного всему остальному обществу — «толпе» (излюбленный образ романтиков), Бестужев продолжал: «Я вижу франта, который душой и телом предан моде,- вижу человека, которых тысячи встречаю наяву, ибо самая холодность и мизантропия и странность теперь в числе туалетных приборов».
Томительная, неизбывная скука — неудовлетворенность окружающим — свойство, которое также было присуще многим хорошо известным Пушкину выдающимся его современникам. Достаточно познакомиться с таким характернейшим документом эпохи, как письма основоположника русской элегической поэзии XIX в. К. Н. Батюшкова, или заглянуть в дневник декабриста Н. И. Тургенева, озаглавленный «Моя скука», автор которого называет скуку «болезнью» только гораздо опаснейшею телесной».
Уже в первой главе романа характер героя дан не только в его настоящем, в своем уже сложившемся виде, но показан и в его прошлом — в истории его развития, в динамике формирования. По дальнейшему ходу романа этот уже сложившийся характер дорисовывается, выступает все отчетливее и яснее. Однако, несмотря на заключенное в Онегине широчайшее художественное обобщение, делающее, его «главным лицом» произведения, он и отличие от героя «Кавказского пленника» не дан Пушкиным в качестве единственного в романе представителя «молодежи 19-го
Века». Другим его представителем является полярно противоположный Онегину Ленский. Но тесно сошлись Онегин и Ленский не только потому, что «крайности сходятся». Ленский, как и Онегин, резко выделяется из окружающей среды и так же для нее чужероден и неприемлем: «…столь же строгому разбору в соседстве повод подавал». . Оба они — представители «России молодой». Причем пылкий и. восторженный романтизм Ленского — явление, в своем роде не менее характерное для передовой дворянской молодежи пушкинского времени, чем «охлаждение» и скептицизм Онегина.. Достаточно вспомнить многочисленных русских романтиков-идеалистов того времени типа «любомудров» или так называемых московских «архивных юношей», о которых Пушкин упоминает в седьмой главе «Евгения Онегина».
«Мог ли Онегин стать декабристом?» — спрашивают некоторые исследователи и дают на этот вопрос безусловно отрицательный ответ. Но дело обстоит не так просто. В числе участников декабристского движения были люди весьма различные: и такие, как восторженный романтик Кюхельбекер, и такие, как автор дневника «Моя скука» Н. Тургенев. Однако их всех объединяло передовое сознание и критическое отношение к окружающей действительности, т. е. то, что было присуще и Онегину, который, получив в наследство от дяди имение, сразу же «задумал» облегчить положение своих крепостных крестьян: «Ярем он барщины старинной, оброком легким заменил». Правда, делает он это, по ироническому замечанию Пушкина, «чтоб только время проводить». Но все же предметом своего времяпрепровождения он избирает установление «порядка нового», а не что-либо другое. Недаром Пушкин в черновых вариантах даже называет в этой связи героя словами «свободы сеятель пустынный» (которые затем устранит из романа и перенесет на самого себя), а соседние помещики негодующе именуют его «либералом». Наличие у Онегина критического отношения к окружающему несомненно. Поэтому участие Онегина в движении декабристов не противоречило бы исторической действительности. Но не противоречило ли бы оно логике его характера?
В натуре Онегина, развитие которой было искажено его средой, ненормальными общественными отношениями, безусловно, заложены добрые задатки — «души прямое благородство». «Тоска сердечных угрызений», не оставлявшая Онегина с момента убийства друга, гнавшая его с места на место, возрождение любовью к Татьяне, «тоска безумных сожалений» о столь близком и возможном и навеки, по его же собственной слепоте, утраченном счастье — все это не могло не оказать существеннейшего влияния на развитие этих задатков, создавало несомненные предпосылки для новой формы проявления благородства его души, перехода его на иную ступень страдания, «более сообразного с человеческим достоинством». Помимо этих предпосылок, в основном субъективно-психологического порядка, Пушкин выдвигает и еще одну очень существенную объективную предпосылку. «Томясь в бездействии досуга», Онегин пускается в «странствия без цели», подробное описание которых должно было составить содержание целой главы.