Трагедия «великого перелома» (по произведениям М. А. Шолохова)

В последние годы мы прочитали много произведений о насильственной коллективизации и массовом избиении крестьянства. О трагедии российского крестьянина рассказали нам книги С. Залыгина На Иртыше, Мужики и бабы Б. Можаева, Пара гнедых В. Тендрякова, Облава В. Быкова, Котлован А. Платонова и др.
В начале тридцатых годов XX века начался действительно великий перелом станового хребта страны, являвшейся по существу крестьянской. М. А. Шолохов был непосредственным свидетелем того, что происходило в стране, в жизни казачьих хуторов, и свидетелем не беспристрастным. Однако он был великим писателем, и в романе Поднятая целина есть живая правда факта, которая отличает великого художника. Сегодня мы можем заново прочитать этот роман уже без идеологических шор и увидеть в нем жестокую реальность жизни, показывающую, чем же обернулся великий перелом для его участников.
Вот Кондрат Майданников один из лучших хозяев хутора, искренне поверивший в идею коллективного труда. Но как бы ни привлекательна была идея, ее воплощение дается со слезой и с кровью. Накануне вступления в колхоз Кондрат надрывает душу воспоминаниями о долгих бессонных ночах, когда он бегал в хлев в ожидании рождения теленка, о радости от появления бычка, о том, как выращивал его, как своего ребенка, о том, как вместе они казак на быка, бык на казака, работали. Это была его жизнь, а теперь вот нужно кинуть на общие руки свою скотину, отказаться от родного пая земли, орошенного своим потом. Потому-то и гложет Кондрата подлюка-жалость к своему добру, как будто предчувствует он, что не будет это добро у коллективного хозяина так же ухожено, как у него самого. Так оно и оказалось, и уже в первую весну в бригаде Кондрата Майдан-никова работал в полную силу только он сам.
Еще одна сторона трагедии слесарь Семен Давыдов в роли организатора коллективного крестьянского хозяйства. Прямо от станка в колхозные начальники. О деревенском труде ничего не знает, готов по приказу партии и урожай дважды в год снимать, как в Египте, зато вооружен райкомовскими инструкциями и распознает врага-кулака по образу, знакомому из газетных статей и агитационных листков. С легкостью навешивает’ он политические ярлыки своим оппонентам, которые хоть как-то пытаются сдержать его коллективизаторский пыл, учитывать непростой текущий момент.
Разве может он, лишенный всякого чувства собственности, даже не позволяющий себе любить женщину (любовь тоже частнособственническое чувство), понять, какие муки испытывают раскулачиваемые, расставаясь с нажитым добром. Он не сомневается в правомерности раскулачивания. Колхозники ходят по дворам, забирают все, нажитое не одним поколением за многие годы, переписывают посуду, одежду, мебель, ломают замки сундуков и амбаров, снимают одежду даже с самих хозяев, но не дрогнет сердце Давыдова. Даже Андрей Размет-нов отказывается идти раскулачивать, с детишками… воевать. Да разве это дело?.. Или у меня сердце из самородка?.. У Гаева детей одиннадцать штук! Пришли мы как они взъюжались… На мне ажник волос ворохнулся! Зачали их из куреня выгонять… Ну, тут я глаза зажмурил, уши заткнул и убег за баз! Бабы по-мертвому, водой отливали сноху… детей… Да ну вас в господа Бога! говорит он. Но собственное несчастливое детство мешает Давыдову увидеть беду чужих детей, его чувство справедливости требует мести совокупному врагу эксплуататору.
В образе Давыдова соединились его личная трагедия человека не на своем месте и трагедия деревни, обреченной долгие годы управляться партийными функционерами до полного развала.
Макар Нагульнов секретарь гремяченской партячейки. Он прошел через мировую войну, газы нюхал, был отравленный, геройски сражался в гражданскую войну. Война стала главным делом его жизни, там жизни грош цена, и Богу грош цена, это и отравило Нагульнова не меньше газов.
Через десять лет после войны Макар все еще воюет, для него уже другой жизни быть не может и это тоже трагедия.
Достаточно вспомнить, как он выслеживает и убивает бежавшего из ссылки Тимофея Рваного, сам вершит суд по законам военного времени. Или как он кричит Разметнову после раскулачивания Гаева: …Как служишь революции? Жалеешь? Да — я… тысячи станови зараз дедов, детишек, баб… Да скажи мне, что надо их в распыл… Для революции надо… Я их из пулемета… всех порешу!
Мы не увидим его в романе за плугом или с косой в руках, как Давыдова. Его мысли заняты мировой революцией: чтобы разговаривать с мировой контрой, Макар учит английский язык. К крестьянской собственности он испытывает с мальства ненависть. И с этой ненавистью он тоже строит новую колхозную жизнь.
Другим не менее трагичным моментом коллективизации оказалось противостояние Советской власти Союза освобождения родного Дона, этого отголоска гражданской войны, во главе с есаулом Половцевым. Между ними и гремяченскими активистами завязалась жестокая борьба. Одной из жертв этой борьбы стал Никита Хопров, решивший порвать с заговорщиками.
Яков Лукич Островнов вместе с другими казаками тоже принимал участие в заговоре, присутствовал при убийстве Хопрова, но, несмотря на это, также оказался жертвой. Он, будучи прекрасным хозяином и опытным агрономом, который делал все по науке, в романе изображен между двух огней: Давыдовым и Половцевым. Островнов был в хуторе не из бедных и, конечно, был против коллективизации и колхозов, потому-то он и согласился выполнять приказ Половцева разваливать колхозное хозяйство. Но, как настоящий хозяин, любящий свое дело, он не мог постоянно вредить делу. В работе он забывался, движения и озабоченная суета хутора доставляли ему истинное удовольствие. В мучительной раздвоенности души жил этот человек, совершающий страшные поступки, мечущийся между страхом разоблачения и ненавистью к новой власти.
Трагедия великого перелома это не только трагедия людей, это трагедия всей страны. Вторая книга Поднятой целины была написана уже после войны, и Шолохов не мог не знать о страшном голоде, постигшем российскую деревню и унесшем миллионы жизней в 19321938 годах. Не мог он не знать и о том, что крестьяне в колхозах оказались на положении рабов: без паспортов, без права уехать, трудились на износ и за работу получали палочки в журнале учета трудодней, страдали от непомерных налогов и обязательных государственных займов. Государство разорило и ограбило деревню, а нищая деревня стала сосать государство, как паршивый теленок. Российская деревня долгое время, вплоть до наших дней, не могла оправиться от нанесенного ей в те годы ущерба. Вот такими из нашего времени видятся последствия великого перелома.