Творческая история создания поэмы «Евгений Онегин»

«Евгений Онегин» писался Пушкиным около восьми лет, выходя в свет отдельными главами, по мере их создания. В связи с этим большинство критиков того времени считало, что поэт прихотливо и капризно, без всякой предварительной перспективы, нижет главу за главой своего «Онегина» в тоне легкой «болтовни» — стремительного и непринужденного, словно бы — по чисто внешним поводам, перехода от темы к теме, — которая и в самом деле составляет одну из наиболее бросающихся в глаза стилевых примет пушкинского «романа в стихах». «Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь до нельзя»,-сообщал Пушкин друзьям о начале своей работы над «Евгением Онегиным». А вспоминая об этом же в конце «Онегина», в восьмой главе, замечал, что тогда он «сквозь магический кристал в даль свободного романа еще неясно различал». Действительно, многое в будущем содержании «Евгения Онегина» с самого начала не было, да и не могло еще быть, ясно Пушкину.
Ведь замысел этого в высшей степени новаторского произведения заключался в том, чтобы правдиво показать и раскрыть образ и судьбу героя времени, «современного человека», сверстника самого поэта — наиболее характерного, а тем самым и типичного представителя данной исторической эпохи, олицетворяющего, сосредоточивающего в себе, как в фокусе, основные черты пушкинской современности, зеркалом, «энциклопедией» которой и должен был явиться пушкинский «роман в стихах». Отсюда особая динамичность этого произведения, содержание которого росло и развивалось вместе — и к тому же почти прямо одновременно — с развитием жизни общества. В предисловии к первой главе романа, лгапи-санной в 1823 году и опубликованной в 1825 году, Пушкин подчеркнуто указывал, что «она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года»; дальнейшее же действие романа охватывало период до весны 1825 года, а в уничтоженной по политическим основаниям десятой главе выходило и за эти пределы: включало восстание декабристов и его трагический исход.. Предусмотреть, в частности, эти последние события Пушкин в начале работы над романом (май 1823 года), понятно, никак не мог. Между тем, независимо от того, что глава, посвященная восстанию декабристов, в роман войти не смогла, трагический исход восстания и последующая пора николаевской реакции наложили на последние главы завершенного текста романа (шестую-восьмую) новые краски, сообщили им новый колорит, сделали таким глубоко печальным его финал.
Но именно твердое наличие в произведении Пушкина с самого начала работы над ним четко осознанного, единого и целостного замысла позволило поэту обеспечить удивительную цельность и единство его «многолетнего труда», сделать из «собранья пестрых глав», как он сам называл свой роман, произведение столь крепкое и монолитное, что, читая его, совершенно забываешь обо всей сложной и длительной истории его создания, воспринимая его как написанное, можно сказать, одним духом, одним творческим порывом.
Размышляя однажды над различными видами художественной «смелости» и приведя ряд в высшей степени смелых по своей яркой картинности образов и выражений, заимствованных из творчества некоторых русских и западноевропейских писателей, Пушкин добавляет: «Есть высшая смелость: смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческою мыслию».Эти последние слова в полной мере могут быть отнесены и к пушкинскому «Евгению Онегину». Независимо от того, что «даль» романа прояснялась автору лишь постепенно, что на первых порах Пушкин даже колебался в жанровом определении своего нового произведения (то ли поэма, то ли роман в стихах), общая художественная его концепция — «творческая мысль», объемлющая, охватывающая собой, подчиняющая себе весь «обширный» его план, несомненно, существовала у поэта при первых же его приступах к работе над «Евгением Онегиным». Кстати, именно этот эпитет — «обширный» — прямо и придавал Пушкин плану «Евгения Онегина» в позднейших черновых набросках стихотворного ответа друзьям, призывавшим его к продолжению романа за пределы восьми опубликованных глав: «Предмет готовый, план широкой», «Готово все — герой и план», — читаем там же. Слова эти, перекликающиеся с уже приводившимися выше строками первой главы: «Я думал уж о форме плана, и как героя назову», — лишнее подтверждение того, какое большое значение придавал Пушкин образно-творческой идее произведения, конкретизированной в плане его: «Готово все».
О наличии предваряющего непосредственную работу по писанию «Евгения Онегина» «обширного плана» свидетельствует и сам поэт. Иронически предупреждая нападки «дальновидных» критиков на свое «новорожденное творенье» — первую главу «Евгения Онегина», он пишет: «Дальновидные критики заметят, конечно, недостаток плана». И тут же добавляет: «Всякой волен судить о плане целого романа, прочитав первую главу оного» (VI, 638). Значение этих саркастических слов очевидно. Читателям одной только первой главы, конечно, не может быть ясен «план целого романа», но упоминание о таком плане показывает, что в сознании самого автора он, безусловно, присутствовал уже с первых же шагов его работы, хотя непосредственно как таковой в рукописях Пушкина и не сохранился.
Зато в пушкинских рабочих тетрадях мы находим очень большое число конспективных записей планов целого ряда других произведений — от первого же крупного его создания, с которым он выступил в печати, поэмы «Руслан и Людмила», и до последней, опубликованной при жизни, крупной вещи, романа «Капитанская дочка». Так, помимо только что названных «Руслана и Людмилы» и «Капитанской дочки», до нас дошли планы почти ко всем поэмам Пушкина — «Кавказскому пленнику», «Вадиму», «Братьям разбойникам», «Гав-риилиаде», «Бахчисарайскому фонтану», «Цыганам», «Полтаве», «Тазиту»; к ряду драматических произведений — «Борису Годунову», «Русалке»,- «Сценам из рыцарских времен»; к очень большому числу прозаиче-рких произведений — «Мятели», «Станционному смотрителю», «Истории села Горюхина», «Рослазлеву», «Дубровскому»; отрывкам — «Гости съезжались на дачу», «На углу маленькой площади», «Повести из римской жизни», «Роману на кавказских водах», «Русский Пелам» и др. Мало того, есть основание предполагать, что Пушкин набрасывал предварительные планы если и не ко всем, то во всяком случае к большинству остальных своих крупных произведений, но соответствующие части рукописей были утеряны.
Однако и независимо от этого обилие дошедших, до нас планов позволяет со всей определенностью утверждать, что к обязательному составлению плана новых своих произведений, как самой начальной — после возникновения замысла — стадии работы над ними, Пушкин прибегал по меньшей мере как правило. К непосредственному писанию самого произведения Пушкин не приступал без того, чтобы не уяснить себе со всей отчетливостью, во всех существенных моментах содержания того, о чем он хочет и будет писать, без того, чтобы не наметить для себя в своих планах-конспектах, соответствующих основных вех.