Художественный мир В. Набокова

С ранних лет для творчества Набокова характерен лейтмотив, высказанный лирическим героем в одном из стихотворений: «Эту жизнь я люблю исступленной любовью…».
В мире Набокова нет реальностей вообще, а есть множество субъективных образов реальности, зависящих от степени приближения к объекту восприятия и от большей или меньшей меры специализации этого восприятия. Искусство для Набокова начинается там, где память и воображение человека упорядочивает, структурирует хаотический напор внешних впечатлений. Для Набокова недопустимо отождествление жизни и творчества. Недопустимость прямолинейной автобиографичности в творчестве побудила писателя намеренно избегать «сопереживательной» стилевой манеры, когда читатель настолько сживается с близким ему персонажем, что начинает чувствовать себя «на месте» этого персонажа. Приемы пародии и иронии неизменно возникают в набоковских текстах. У Набокова читатель найдет и «странную» привычку — наделять даже самых отталкивающих своих персонажей отдельными чувствами, мыслями и впечатлениями, которые когда-то вполне могли возникать у него самого.
Поскольку главные свойства создаваемого Набоковым миром — многослойность и многоцветность, его зрелые произведения почти не поддаются привычным тематическим определениям. Содержание его рассказов и романов может составлять неустроенный быт русской эмиграции («Машенька») или отлаженная абсурдность порядков в вымышленном тоталитарном государстве («Приглашение на казнь»); история литературного роста начинающего поэта и его любви («Дар») или история преступления («Отчаяние»); жизнь и смерть талантливого шахматиста («Защита Лужина») или механизмы поведения немецких буржуа («Король, дама, валет»); американская «мотельная» цивилизация («Лолита») или преподавание литературы («Пнин»).
Такую проблематику принято называть гносеологической (т. е. обращенной к различным способам и способностям видения и постижения мира).
Все произведения Набокова как бы предполагают продолжение: они как бы фрагменты глобального художественного целого. Каждый рассказ или роман композиционно завершенным, может быть понят и сам по себе. В то же время, взаимодействуя в мире Набокова, они проясняют и обогащают друг друга, придавая всему творчеству писателя свойство метаконструкции (т. е. совокупности всех произведений, обладающей качествами единого произведения). Историки литературы выделяют три ведущих универсальных проблемно-тематических компонента в творчестве Набокова — тему «утраченного рая» детства (а вместе с ним — расставания с родиной, родной культурой и языком); тему драматических отношений между иллюзией и действительностью и, наконец, тему высшей по отношению к земному существованию реальности (метафизическую тему «потусторонности»). Общим знаменателем этих трех тем можно считать метатему множественной или многослойной реальности.
Сложность восприятия набоковской прозы связана с особенностями субъективной организации повествования. Рассказчиков набоковских произведений принято называть «ненадежными»: то, что герой — рассказчик считает очевидным и в чем он пытается убедить читателя, на поверку может оказаться его персональным миражем.
Одно из главных требований к читателю Набокова — внимание к частностям, хорошая память и развитое воображение. Предметный мир набоковских произведений зачастую более важен для понимания авторской позиции, чем собственно сюжет. В поле зрения персонажа попадает и то, что ему самому кажется единственно важным, и то, по чему его глаз скользит невнимательно, — но что в авторской повествовательной перспективе будет решающим для судьбы персонажа и для смыслового итога книги.
Все делается для того, чтобы увести читателя от верного решения или чтобы уверить его, что никакой тайны в тексте нет.
Набоков насыщает свой текст перекличками с литературной классикой: повторяет какую-нибудь хрестоматийную ситуацию, жонглирует узнаваемыми пушкинскими, гоголевскими или толстовскими деталями, образами, афоризмами и т. п.
Разнообразные игровые элементы набоковской прозы придают ей своеобразное стилевое очарование, сходное с очарованием пиротехники, маскарада, праздничной наглядностью.
Герои набоковской прозы различаются между собой не столько по социально-бытовым и психологическим характеристикам, сколько по способности видеть мир. Для одних он предельно прозрачен и ясен: такие люди, по Набокову, чаще всего составляют большинство. Их восприятие ограничено ближайшим бытовым, природным и социальным кругом; они любят материальное, надежное, не вызывающее сомнений и руководствуются «здравым смыслом». Главное в этих людях все-таки не стиль жизни и не сфера их притязаний. Главное — в их неспособности уловить импульсы высшей по отношению к человеку реальности, осознать обидную ограниченность — нет, не жизнь, а самих способностей к восприятию таинства жизни. Другие человеческие существа интересны для таких людей лишь как средство реализации своих целей.
Другой тип героя в прозе Набокова, внутренне близкий лирическому герою его поэзии, — человек, наделенный счастливой способностью к творчеству и одаренный моментами вдохновенных прозрений. Эти набоковские персонажи воспринимают мир как подаренную судьбой «мерцающую радость», как неизъяснимое, но чудесное обещание неземного будущего. Они ненавидят «мерзость генерализаций» и любуются неповторимыми гранями всегда уникальных в их мире частностей — природного и бытового окружения, искусства, близких им людей.
Главные герои его прозы образуют разновидность одного и того же психологического типа. В своем умении видеть окружающее, различать тайные узоры жизни «живой» человек Набокова воспринимает мир как подаренную судьбой «мерцающую радость», как неизъяснимое, но чудесное обещание неземного будущего. Он обычно наделен счастливой способностью к творчеству, одарен моментами вдохновенных прозрений.
Часто Набоков наделяет своего «живого» человека непохожестью на всех: карлик-урод Фред («Картофельный эльф»); неприспособленный к жизни, гениальный, но нелепый Лужин; закомплексованный учитель географии («Совершенство») боящийся раздеться на пляже из-за своих волосатых ног (Набоков не церемонится в натуралистических подробностях); непроницаемый для всех Цинциннат… Этика для писателя не важна. Главное — в отношении героя к жизни, к окружающему его предметному миру, в способности почувствовать суть вещей, узнать настоящее за той декорацией жизни, что нам так услужливо предоставляет обыденность, в готовности преодолеть эгоистическую замкнутость, узнать и оценить родственную себе душу.
В основной массе произведений Набоков показывает, как трудно, подчас невозможно, дойти до той истины, продраться к ней через тернии обыденности, пройти сквозь паутину мира, построенного по человеческим законам.
В оппозиции «живому» человеку, у Набокова стоит, условно говоря, «мертвый», «декоративный» персонаж. Такие люди чаще всего составляют большинство. Главным критерием «живого» человека он считает «способность удивляться пустякам, не беря в расчет надвигающуюся опасность». А здравый смысл достоин презрения, так как он один исключает возможность бессмертия.
«Живым» героям в мире Набокова жестко противопоставлены «мертвые» персонажи. Главное в них не стиль жизни и не сфера притязаний.
Главное — в их абсолютной глухости к высшей гармонии, в невнимании, нечувствительности к смыслу бытия, к красоте, в их неспособности уловить импульсы высшей по отношению к человеку реальности, осознать обидную ограниченность своих пяти органов чувств, перешагнуть за которые в данной эмпирической реальности не дано никому, понять свою неспособность к восприятию таинства жизни.
В его концепции есть жесткое разделение на два враждебных лагеря: есть «я» «живого» героя и есть «другой» мир. Набоковский персонаж страдает от того, что в его уникальный, внутренний, цельный мир грубо вторгается объективная жизнь; его душа слишком хрупка, нежна, чтобы выдержать такое давление, и она стремится избежать столкновения с миром. Когда Набоков говорит о «хорошести» мира, то при этом подразумевается изначальная подоплека жизни, то есть мир, задуманный и созданный Творцом, и человек в нем облагорожен, должен соответствовать Божьему Творению, его внутренняя жизнь неразрывно связана с «земным раем», так как он создан «по образу и подобию» Создателя. Под термином «другой мир» понимается мир, населенный «мертвыми» людьми, так как они всегда составляют большинство.
«Другой» мир считается объективным среди «декоративных» людей. Героя окружает агрессия жестокого миропорядка. Такое жестокое противопоставление характерно для всей набоковской прозы. Герои игнорируют объективность.
Набоковская тема противопоставления личности объективной реальности особенно характерна для эстетики романтизма, что подтверждает глубинную связь писателя со своими истоками — мироощущением эпохи «серебряного века».
Владимир Набоков хорошо известен широким кругам общественности как писатель-прозаик, даже как переводчик, но как поэт он известен немногим, можно даже сказать, что остался в тени. Однако, как мне кажется, лирика Набокова заслуживает такого же внимания, как и его проза. Если говорить точнее, то такого русского поэта как Набоков никогда не существовало.
Так, стихотворение «Россия» было написано в 1919 году в Крыму. Затем последовало еще много разных поэтических очерков поэта-писателя. Вот одно из них:
Мечтал я о тебе так часто, так давно,
За много лет до нашей встречи,
Когда сидел один, и кралась ночь в окно,
И перемигивались свечи.
И книгу о любви, о дымке над Невой,
О неге роз и море мглистом
Я перелистывал, и чуял образ твой
В стихе восторженном и чистом.
Дни юности моей, хмельные сны земли,
Мне в этот миг волшебно-звонкий
Казались жалкими, как мошки, что ползали
В янтарном блеске по клеенке.
Я звал тебя, я ждал. Шли годы. Я бродил
По склонам жизни каменистым
И в горькие часы твой образ находил
В стихе восторженном и чистом.
И ныне, наяву, ты легкая пришла,
И вспоминаю суеверно,
Как те глубокие созвучья-зеркала
Тебя предсказывали верно.