Образ Пугачева в повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка»

Образ «великого государя» в «Капитанской дочке» многогранен: Пугачев то злобен, то великодушен, то хвастлив, то мудр, то отвратителен, то всевластен, то зависим от окружения. Он связан не только со страшными событиями екатерининской эпохи, но и с полувымышленными событиями пушкинской повести. Он зависит не только от расстановки социальных сил, но и от расстановки сил сюжетных.
Пушкин последовательно соотносит образ народного вождя с образами дворянских генералов, с образами «людей из толпы», даже с образом Екатерины II. Но главное сопоставление — все-таки с образом Петруши Гринева, обычного человека, действующего в великой истории.
Пугачев неотделим от стихии. Он вызывает ее к жизни, он ведет ее за собою и, в то же время, подчиняется ее безличной власти. Потому впервые на страницах повести он появляется во время снежного бурана, как бы рождаясь из самой его сердцевины. Герои (Гринев и его слуга Савельич) бессильны против буйства непогоды. Они заблудились, снег заметает их, но внезапно появившийся чернобородый казак говорит: «Дорога-то здесь, я стою на твердой полосе».
Но в том-то и дело, что твердая полоса Пугачева — это беспутье. Он — проводник, дорожный бездорожья, он выводит путников по звездам — и его собственная звезда ведет его по историческому пути.
Пушкину настолько важно раз и навсегда связать образ Пугачева с величественно-смертоносной символикой снега, что он легко поступается реальной хронологией. Страшный буран происходил в самом начале сентября. Это не до конца правдоподобно, зато работает на построение образа и сюжета. Это дает возможность Петруше пожертвовать для Пугачева заячий тулупчик — в благодарность за путеводство и просто из человеческого сочувствия к казаку, в холода пропившему свой тулуп. И затем Пугачев неизменно будет появляться в сопровождении зимнего пейзажа. И как же иначе, если он свалился на Российское государство как снег на голову?
Центральная проблема повести — проблема человеческой свободы перед лицом исторических обстоятельств. Именно поэтому Пугачев показан не глазами приближенного. Иначе то была бы лубочная картинка с великим государем, торжествующим властелином судьбы — как в полулегендарных отзывах пугачевцев о своем вожде. Но и не глазами опытного дворянского историка — тогда получилась бы карикатура на Самозванца, как в официальном извещении о Пугачеве, которое «объявляет» комендант Белогорской крепости. Пугачев показан глазами простого и честного дворянина. Кроме того, действие повести начинает разворачиваться в 1773 году, а это дает возможность показать Пугачева не только во время, но и до восстания, когда за ним не тянется еще шлейф ярко описанных преступлений.
Как только герои выбираются из бурана, мы видим перед собой сорокалетнего мужика, среднего роста, худощавого, широкоплечего, с проседью в черной бороде, с бегающими глазами, приятным выражением лица.
Ничего «мистического», «избраннического» в этом облике нет, потому особенно комичным покажется нам более поздний рассказ рядового казака о том, как «государь» по-царски скушал двух поросят и показывал в бане свои царские знаки на грудях.
Вторая встреча с Пугачевым, во взятой им Белгородской крепости дает нам иной образ. Гринев, ожидающий казни, видит перед собой самозванца, одетого в красный казацкий кафтан, обшитый галунами, затем — на белом коне, в окружении генералов. Это персонаж исторического маскарада, на котором вместо клюквы проливали человеческую кровь. И даже то, что Пугачев милует Гринева, благодаря заступничеству его крепостного слуги, поначалу кажется не проявлением обычного человеческого чувства, а всего лишь подражанием «царскому жесту».
Лишь во время третьего «свидания» Пугачев раскрывается до конца. Гринев присутствует на казачьем пиру. Он замечает, что черты пугачевского лица скорее приятны и совсем не свирепы. Герой слышит любимую песню Пугачева («Не шуми, мати зеленая дубравушка»), догадывается, что сквозь сюжет этой песни проступают линии судьбы самого крестьянского вождя. Разговор наедине подтверждает это: «великий государь» понимает, какую опасную игру затеял, но надеется: «А разве нет удачи удалому?» И когда на утро он не только принимает «счет», выставленный Савельичем за разграбление барского имущества, но и жалует отпущенному Гриневу тулуп — это не только «царский жест», но и движение души, ведь долг платежом красен.
Собственно, лепка образа завершена. Далее при встрече с Гриневым Пугачев будет лишь поворачиваться то одной («авантюрной»), то другой («самозванческой»), то третьей, главной («человеческой») стороной, еще и еще раз подтверждая то, что читатель о нем и так уже знает. Золотая бумага, которой оклеены стены его избы, притворная важность, хвастливый вопрос, какой он задает Гриневу по пути в Белогорскую крепость — мог бы с ним потягаться король прусский «Федор Федорыч», — напоминают о самозванческой психологии Пугача. Неоднократные упоминания о Гришке Отрепьеве, сказка об орле и вороне напоминают о его авантюрном уме и характере. Веселая готовность поучаствовать в вызволении Гриневской невесты из лап Швабрина, предложение стать посаженным отцом на их свадьбе не дают забыть о естественной человечности, которая живет в душе Пугачева.
Пугачев свободен ровно до того предела, за которым открывается истинная беспредельность власти в пушкинском ее понимании. Чтобы подчеркнуть эту мысль, Пушкин выстраивает параллель Пугачев — Екатерина. Как Гринев прибегает к помощи Пугачева, чтобы выручить невесту, так его невеста прибегает к помощи Екатерины, чтобы спасти жениха.
Царица изображена в простодушно-сентиментальных тонах. В ней нет пугачевского величия, необузданной силы. Мы должны помнить, что способ, каким она пришла к власти, был столь же беззаконным, сколь и пугачевская попытка овладеть страной. Но то, насколько свободно милует она Гринева, насколько самостоятельна и независима в своем царственном праве прощать, — выдает в ней истинную государыню. Именно это делает властителей властителями, а не царские знаки и даже не «законность» воцарения сама по себе.
Пугачев такой свободой обладает не вполне, значит, он не вполне и господин своего положения. Вызывая к жизни социальный буран, зная дорогу сквозь него по счастливой звезде, он с этой дороги свернуть не может. Не Пугачев управляет стихией и не стихия им, просто они друг от друга уже неотделимы. Ее угасание, усмирение бунта равнозначно его смерти.
Приписка «издателя» к запискам Гринева, от чьего лица ведется повествование, сообщает, что Пугачев узнал в толпе некогда спасенного им дворянина, «и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, была показана народу».